====== Решать ======

What is universe anyway

But a pouch of silver coins

The intense breathing

Of a dying animal

A foreboding of afterlife

Master keys in oaken chest

The somewhere is mine

Что есть Вселенная вообще?

Горсть серебряных монет

Агонизирующее дыхание

Умирающего зверя?

Предчувствие жизни после смерти?

Ключ в дубовом сундуке

Где-то есть и мой

J. Edlund

Солнце в линялой майке из редких облаков заглядывает в узкие окна древнего поместья. Отчаявшись пробиться сквозь плотные, темно-зеленые портьеры, оно медленно уходит наверх, к зениту, туда, где ему положено поставить точку в птичьей песне прохладного утра, и начать долгий знойный день лета тысяча девятьсот девяносто девятого года. Такого жаркого и сухого, что подобного даже старожилы не помнят.

Драко просыпается ближе к полудню, ведь делать это раньше нет никакого смысла. Он лежит с закрытыми глазами, слыша, как тихонечко скрипит дверь в его комнату, а затем до обоняния доносится легкий шлейф материнских духов. Он не спешит открыть глаза и притворяется спящим, даже когда Нарцисса крадучись подходит к изножью кровати. Его ресницы, возможно, дрожат, но Драко глубоко дышит и надеется, что в полумраке комнаты мать не догадается, что он уже проснулся.

Постояв немного в тишине, так и не решившись окликнуть его, женщина так же тихо уходит, плотно притворив за собой дверь.

И тогда он считает до трех. Про себя. Так, как делает каждое утро. «Раз-два-три — смотри», — глупая детская игра, готов закричать он в лицо уставившейся на него пустоте. Ничего не меняется. День за днем он видит перед собой одно и то же — ничего. Вакуум, облаченный в светлую, либо темную мантию в зависимости от времени суток. И Драко хочет кричать, бежать, разорвать, наконец, эту ткань, чтобы… видеть. Но, увы, не видит почти ничего и даже закричать не может, памятуя, как однажды его отчаянный крик посреди ночи поставил на ноги весь Малфой-Мэнор.

Он еще раз, с негасимой надеждой жмурится и снова открывает глаза. Ничего. Только свет, показывающий, что пришел еще один бесконечно долгий день практически полной беспомощности.

Нет, Драко не ослеп совсем, равно, как и двигаться мог. С трудом, но все-таки самостоятельно. Да он и не пережил бы позора, придись кому-либо, домовику или родственнику, сопровождать его в уборную. А так… юноша вполне мог добраться до нее самостоятельно, опираясь на массивные костыли, придерживаясь за стены. За год, что он провел в вынужденном отчуждении от красок мира, он научился видеть по-другому — руками.

Вот и теперь, нащупав стоящие у кровати костыли, Драко неловко спустился с постели, ему хотелось произвести при этом как можно меньше шума, но мать, в очередной, видимо, раз обходившая с дозором часть дома, в которой находилась спальня сына, услышала возню и, постучавшись, распахнула дверь.

— Доброе утро, милый, как ты сегодня?

Несколько мгновений и он чувствует легкие ладошки на своих плечах.

— Привет, мам, спасибо, совсем неплохо.

— Ты… — в ее голосе снова звучит надежда, точно такая же, какую он испытывал сам до того момента, как открыл глаза, которую они лелеют и берегут, и которая, наверное, никогда не угаснет.

— У меня все по-старому, — безапелляционно заключает он. — Я вижу, что сейчас утро. А изумрудное пятно передо мной означает, что ты надела свое любимое платье. По какому случаю?

— Сейчас я не хотела бы говорить на эту тему, Люциус хочет обсудить вопрос лично.

— Мне нужно спуститься к нему в кабинет?

— Нет, лучше в сад. Сегодня прекрасный, солнечный, немного жаркий день. Домовики сервируют завтрак в беседке, и мы с отцом подождем, когда ты умоешься и переоденешься… но… если хочешь… я помогу тебе с этим.

— Ты прекрасно знаешь, что я не нуждаюсь в помощи, — Драко услышал в собственном голосе те стальные нотки, коих никогда не желал воспроизводить, когда дело касалось матери. Но совладать с собой в вопросах самостоятельности он, увы, не мог, хотя более всего теперь ему хотелось закричать: «Оставьте вы уже меня в покое! Все! Я сам могу о себе позаботиться. Я не инвалид».

Но он промолчал. Из жалости к матери, а еще отлично понимая, что он ИМЕННО инвалид. И что не будь Малфои финансово независимы, не окружай их круглосуточный, ненавязчивый сервис многочисленных домовиков, ему пришлось бы признать это вслух.

— Я приду через несколько минут, — сказал он уже значительно спокойнее. Зеленое облако материнского платья пошевелилось и зашелестело. Женщина направилась к выходу.

Оставшись один, он торопливо, как только мог, направился к ванной комнате. Непонятно почему, но быстрота действий стала важным слагаемым в аксиоме собственной состоятельности. Спотыкаясь, едва не падая, проклиная гигантские размеры комнаты, он, наконец, уперся в дверь. Раньше все эти действия казались такими естественными, простыми, что теперь, когда несколько секунд уходило на то, чтобы просто нащупать дверную ручку, слезы злости и бессилия сами собой наворачивались на глаза.

— Почему? Почему я? — в очередной раз прошептал он вслух.

Он не стал принимать душ, ведь на это уходило немало времени. Простое бритье — оставившее на щеках две новые тонкие кровавые отметины. Умывая пену с лица, он капнул настойку бадьяна в ладонь. Привычно. Она всегда под рукой.

К родителям Драко вышел через каких-нибудь четверть часа и, конечно, застал их за столом. По хрусту газеты он понял, что отец знакомится с заголовками в «Ежедневном Пророке», мать же, торопливо подхватив его под локоть, помогла занять место по правую свою руку.

— Здравствуй сын, ты сегодня совсем поздно? Такие хорошие снились сны? — и хотя в голосе отца нет ничего, кроме желания поприветствовать сына как можно позитивнее, Драко снова едва сдерживается от резкого ответа, заменяя его усталой репликой:

— Я давно не вижу снов.

Тихо вздыхает мать. Отец замолкает тоже. Слышится только топот крошечных босых ножек, что ударяют пятками в деревянный пол беседки, то домовик обносит хозяев лепешками, предлагает пирожные, расставленные на подносе.

Год за годом с самого детства ритуал принятия пищи не меняется. С точностью до минуты можно предугадать появление эльфийки Эльзы под локтем. Драко берет с подноса сэндвич и тихо благодарит домовицу, на что та тут же реактивно и неловко кланяется так, что касается лбом его колена.

Обычно за завтраком царит тишина. Не легкая и непринужденная, когда семья, собравшись за столом, торопливо поглощает пищу в ежедневной попытке успеть на работу, на обучение, да просто по своим делам. Тишина у Малфоев тяжелая, напряженная, где слышен каждый звук, будь то звон серебра о тончайший фарфор чашки или кашель главы семейства: глухой, сиплый, приобретенный несколько лет назад, когда Люциус был вынужден провести несколько месяцев в темницах Азкабана. Но сегодня напряжение другое. И Драко буквально чувствует наэлектризованность воздуха, хранящего тайну невысказанной еще новости, и что это известие, юный Малфой не сомневался, будет касаться его.

— Драко, — наконец раздался голос Люциуса, — я хотел бы обсудить с тобой важную вещь. И прежде, чем я начну, хочу попросить тебя не делать поспешных выводов и согласиться с тем, что это будет лучшим решением в сложившейся ситуации.

— Диалог начинается в такой форме только тогда, когда новости или условия не могут быть приняты одной из сторон безболезненно, — уклонился от ответа младший Малфой, но старший тут же продолжил.

— Возможно это так, а быть может, я опасаюсь твоей реакции. Дело в том, что на днях мне поступило весьма заманчивое предложение, — и тут, конечно, Люциус сделал паузу, чтобы Драко мог задать логичный вопрос:

— Какое?

— Ты, конечно, помнишь мистера Нотта, отца Теодора, — начал Люциус издалека, — и возможно не раз слышал рассказы приятеля об их семейных путешествиях в Россию…

— Только в формате рассказов о Дурмстранге. Если не ошибаюсь, Нотты планировали обучение сына именно в русской школе, но в последний момент передумали.