Дабы ты не сомневался, что Саннэ у нас в руках, оставляем тебе локон ее волос, отрезанный с ее головки тем самым ножом, чью остроту потом мы на ее горле проверим. Если не появишься ты, собачий сын, предадим ее пламени, и это все, что тебе от нее останется.

О помощи не проси, мы несомненно об этом прознаем. Приходи сам-один и без оружия.

Честные граждане».

Хольбранвер тяжело оперся о стул. Он предполагал, что кто-то может попытаться выкрасть тенеграф, поэтому после лекции спрятал его в часах в королевской библиотеке. Но хоть и считал он себя человеком весьма разумным, ему даже в голову не пришло бы, что кто-то, дабы раздобыть тенеграф, может обратиться против его ребенка, против маленькой Саннэ.

Охватило его парализующее чувство бессилия. Не знал даже, к кому обратиться за помощью. Во дворце и в университете каждый был членом какой-либо партии. Откуда ему знать, кто скрывается за «честными гражданами»? Не был ли это, например, эклезиарх? А может, командир гвардии? Король наверняка бы его выслушал, но ведь сам-то он не побежит искать Саннэ. Поручит кому-то из придворных, графу Детрано либо маркизу Леваллю. А если один из них и стоит за похищением?

Хольбранвер некоторое время тасовал в голове различные сценарии, но все они были достаточно рискованными.

Далеко за полдень он вышел из дому и двинулся в сторону королевского дворца за своим тенеграфом. Было у него лицо висельника, идущего на эшафот.

Монастырское взгорье пользовалось в Сериве мрачной славой. Дома его, разделенные улочками столь узкими, что не могли б на них разминуться две повозки, некогда принадлежали Молчащим Сестрам – старому, дореформационному ордену. Сестры исповедовали чистоту, состоявшую в том, что тела их ни разу не просвечивало солнце, ни разу не порождали они солнечную тень, которую полагали источником всяческой мерзости. Потому монастырь не имел ни одного окна, равно как и прилегающие к нему лепрозорий, госпиталь, школа и жилые дома, которые выстроили верные, что придерживались тех же суровых правил.

Потом пришли новые времена – времена эклезиарха Андреоса и его инквизиторов. Орден обвинили в греховных практиках и несоблюдении решений последнего синода, после чего – распустили. Однако сестры не покинули монастырь. Затворились внутри вместе с группой верных, уверенные, что переждут власть Андреоса, что никто не сумеет выбить их из темного лабиринта каменных построек, соединенных подвалами и крытыми мостами.

Эклезиарх даже не пытался. Приказал замуровать все выходы, а потом выставил подле них стражников.

Рассказывали, что еще много месяцев после этого, если приложить ухо к стенам, по ту сторону слышен был вой обезумевших от голода сестер. Кое-кто рассказывал, что доныне из мрачных, лишенных окон зданий доносятся порой странные звуки. Матери и няньки во всей Сериве пугали детей, говоря, что ночью сестры в тенях выходят из туннелей в город, похищают из кроваток шаловливых детей, а потом устраивают пир из человечьего мяса.

Всякой масти разбойники и поединщики не боялись, однако, этих историй. Для них опустевший лабиринт узких улочек и стен без окон внутри квартала Контегро был лучшим в Сериве местом для сведения счетов без свидетелей и риска, что в дело вмешается гвардия.

Эта ночь, даже для мрачной истории взгорья, была особенной, исключительной.

И вот когда луна взошла высоко на небо, в переулках оказалось семеро человек, которым, по несчастному стечению обстоятельств, выпало встретиться здесь в полночь. Люди эти кружили какое-то время в лабиринте отвесных стен, затененных переходов и слепых закоулков, поскольку найти друг друга на Монастырском взгорье было не так-то легко, большинство же переулков здесь названия не имело.

Наконец два первых персонажа повстречались друг с другом в одной из аллеек.

Фигура в капюшоне, вышедшая из длинного туннеля, внезапно остановилась. Впереди увидала завернутого в плащ мужчину с повязкой на глазу; были у него длинные черные кудрявые волосы.

Фигура сбросила плащ, холодные глаза заискрились в свете луны. Блеснула рапира.

– Мы здесь, – отозвалась она странным низким голосом. – Пришли тебя убить.

– И сколько кошелей и угроз понадобилось, чтобы меня найти? – ответил Черный Князь с печальной усмешкой. Не удивился, что его предали. Безумное бегство в Сериву было последней соломинкой. По сути, он чувствовал себя мертвым уже с того момента, когда старые враги отыскали его во Флорентинии.

– Всего один, – сказала женщина. – Ты не слишком хорошо прятался.

– Напротив. Гвардия не имела понятия, где я находился.

– Жаль, что люди из твоего окружения не настолько умелы.

Князь отбросил плащ и выхватил рапиру.

– Закончим это, – сказал. – Я уже замерз, ожидая.

– Прежде чем ты умрешь, узнай наше имя, – ответила женщина. – Имя нам Легион. За то, что ты сделал, мы высосем твою тень до дна.

За стеной раздались едва слышные звуки. Что-то шуршало там и царапало камень, словно желало добраться до источника голосов, от которых его отделял лишь двойной слой камня.

Черный Князь и женщина двинулись навстречу друг другу, даже не подозревая, что каждый из них посчитал противника тем, кем тот не являлся.

Тем временем несколькими закоулками дальше на маленькую площадку под старой башней выскочил И’Барратора, которого привлек сюда одинокий болезненный вскрик. С рапирой в руке, в развевающемся за спиной плаще и закрыв нижнюю часть лица платком, он внезапно остановился, поскольку перед ним предстала картина, которую он не ожидал увидеть.

Трое одетых в темное мужчин со шпагами, в одеждах, что выдавали дворян или стражников какого-нибудь знатного рода, стояли над полным седеющим человеком, что бессильно лежал на земле и приподнимал руку, пытаясь заслониться от ударов.

– Спаси! Молю, спаси! – крикнул незнакомец Арахону, едва лишь его заметив. Один из палачей выругался, и вся троица развернулась, чтобы выступить против новой проблемы.

Знала ли судьба, подстроившая эту встречу, что если она сведет Арахона Каранзу Мартинеза И’Гренату И’Барратору и трех разбойников, убивающих безоружного человека, результат может оказаться лишь один?

– Ступай отсюда, глупец. Проваливай, если жизнь тебе дорога! – крикнул один из бретёров.

И’Барратора ответил, приподняв уголки скрытых под платком губ в холодной улыбке. Выставил перед собой рапиру и двинулся в их сторону, мысленно вычерчивая уже линии Магического Круга.

Встреться Арахон с Князем, столкнись Хольбранвер с женщиной, зовомой Легион, столкнись трое разбойников с Легион, или даже с Князем, наверняка не произошло бы ничего плохого. Однако изо всех возможных комбинаций, из всех потенциальных встреч этой ночью в лабиринте Монастырского взгорья случились именно те, что должны были иметь наиболее значительные последствия.

Их результат вскоре почувствовал не только город, но – безо всякого преувеличения – весь мир.

Когда Арахон с волчьей ловкостью ворвался меж врагов, в другой части взгорья бой уже разгорелся всерьез. На середине длинной узкой улочки, между стенами, за которыми таинственные уши прислушивались, а таинственные рты облизывались, Легион и Черный Князь обменивались ударами, оба удивленные умениями противника.

Черный Князь давно уже оставил лучшие свои годы позади. Переступил он черту сорока лет. Под кафтаном у него явственно проступало брюшко, а черные локоны пронзали перья седины. Отсутствие одного глаза мешало ему точно оценить расстояние. Однако у него было преимущество – опыт двадцатилетней войны, которую он наблюдал вблизи с первого до последнего дня. А еще, прежде чем попасть на поля Влаанмарка, когда ему не было и восемнадцати, он дважды выигрывал турнир за подвязку королевы. Именно тогда он получил и свое прозвище – как сын гранда, он не имел права на княжеский титул, но поскольку одевался в черное, а локоны его были того же цвета, вокруг шутили, что он – воплощение умершего за сто лет до того князя Фридерика.