В этот момент на телефоне заиграла музыка сообщения. Егор, ни с кем тесно не общавшийся, сильно удивился. Оказалось, что это пришло сообщение от банка: пришла зарплата, первая на новом месте. Егор облизнулся и принялся жонглировать цифрами.
На следующий день на работе Антон пошел есть отдельно от всех. Он сел за удаленный столик в углу, достал ручку и покрыл одноразовую салфетку различными символами. Как мы помним, у него случались периоды одержимости некой идеей, и в данный момент эта была проблема простых чисел-соседок. Есть ли смысл пересказывать ее условия? Думается, что кто интересовался подобной темой, поймет, а кто не интересовался, вряд ли заинтересуется. Но Антон гипотезу доказал. Придя домой, стал проверять ее в интернете и нашел глупейшую ошибку. 'И как я это не заметил? Числа можно разложить и на иные простые множители, если идти с шагом плюс два, это же очевидно. Тьфу на все это!' - с этими словами он порвал все листочки с расчетами и спустил в унитаз. Более к данной математической проблеме он не возвращался.
В тот день Антон зашел в крупный гипермаркет - единственный тип магазинов, который он любил еще с детства, когда, бибикая, управлял покупательской тележкой, отталкиваясь ногой от пола и катаясь на ней. Сотрудники были заняты своими магазинными делами и к Антону не приставали. А вот покупатели были забавны. Они разговаривали сами с собой и с полками, что-то бубнили под нос. Один покупатель попытался вынести коробок спичек, стоивший меньше рубля, но был задержан бдительными сотрудниками службы безопасности. Две девушки консультировались насчет смесителя, положили его себе в тележку, и, завернув за угол, одна из них изрекла: 'Приучайся уже жить без мужика!' Три сотрудника, мило болтавшие в сторонке, у стены, смеялись о чем-то своем. Антон тоже засмеялся, хотя и не услышал дальнейшее развитие диалога, обещавшего быть крайне увлекательным. Но он запомнил, как эти девушки выглядели и задумался. С одной стороны, готовность жить в одиночестве, не бросаясь на первого встречного, вызывала в нем всплеск уважения. Но фиолетовый оттенок волос и ярко-красные губы одной девушки, тотальный макияж и с синеватый оттенок губ другой вызывали в нем предельное отторжение. Он много раз вступал в споры на эту тему, но всякий раз оставался при убеждении, что 'самая главная красота - природная, ничем ее не заменишь, вся эта ваша косметика лишь портит ее'. Его не удивляли те глупые вопросы, которые они могли задать; имея личный опыт работы с покупателями, Антон прекрасно знал, как люди пытаются - даже в мелочи - переложить на кого-то ответственность. Кого-то даже во взрослом возрасте пилят родители: 'Ты купил не то! Мы ведь покупаем другую марку!' Но большей части хочется, когда товар не оправдает их ожиданий, радостно возвестить: 'Ах ты подлец! Посоветовал мне такую лабуду!'
В холле торгового центра играла громкая и веселая музыка, хотя Антона она угнетала и склоняла к депрессии. Народ топился около экранов, где проходил какой-то мастер-класс. Антон пожал плечами, глядя на очередь: 'И зачем это им нужно? Что за ерунда? Ох, как я все это не люблю'. Но тут неожиданно произошло то, чего Антон не любил в разы больше. Перед ним нарисовался клоун, один создателей движухи и атмосферы среди пестрой толпы, он безошибочно выделял среди посетителей лиц с хмурыми лицами и превращал их в расплывающиеся в улыбки. Антон с детства боялся клоунов. Клоуны всегда появлялись незаметно, и трудно было понять, чего же они от тебя добиваются. Так было и на этот раз. Клоун что-то показывал, очевидно, объясняя некое действие, которой должен был выполнить Антон, но тот категорически не мог уразуметь, что именно ему необходимо сделать. Но уйти, убежать, он уже не мог - было еще более неловко по отношению к клоуну, который, это было видно невооруженным глазом, искренне старался настроение Антону поднять. Антон решил действовать следующим образом: раз клоун изъясняется жестами, то также будет поступать и он. Махнув рукой в стороны выхода, он намекнул, что очень торопится, после чего скрылся.
Возвращаясь из магазина домой, он неожиданно был окрикнут на улице Егором. Тот тащился еле-еле, изнывая под тяжестью пакетов, украшенных эмблемой одного крупного гипермаркета. 'Первая зарплата на новом месте', - отплевываясь и матерясь, буркнул Егор, тяжело дыша, - помоги!'. В пакетах были бутылки с газированной водой, суммарной емкостью на литров двадцать. Искренне недоумевающий Антон поинтересовался, а для каких собственно целей ему нужно столько пресловутой воды? Впрочем, ответа можно было и не ждать: Антон и сам прекрасно знал о пристрастиях Егора. В итоге, он помог ему дотащить проклятые бутылки до нужного этажа, благо жил тот попутно, в десяти минутах ходьбы от дома Антона.
Уже на лестничной площадке, разговор внезапно перелился на философскую тематику. Начав с фразы 'Что там твоя-то, не бросила еще тебя?', Егор объявил, что в последние десять лет его ничего в этой жизни не цепляет и невзначай озвучил свою мечту: нигде не работать, а сдавать квартиру и жить на эти деньги. Хотя подобная мысль приходила в голову и самому Антону (равно как и мысли об уезде далеко-далеко, уходе в скитания и так далее), который не ленился работать, но которому не нравилось ощущать себя наемным работником, а вести свое дело он не мог ввиду отсутствия организаторских способностей и желания окончательно затонуть в болоте 'загнивающего капитализма'. Антона поразил даже не тот факт, чем будет заниматься все дни напролет Егор. Вот он, Антон, разработал бы свою утопию, создал бы экономическую систему, он молодец. Да, что делать с этой теорий далее, после ее создания, не вращающийся в экономических кружках Антон не ведал; единственный вариант, который можно было отнести к нему - это сидеть и тешить себя надеждой, что через триста лет она станет актуальной. А вот Егор бы сидел бы, сидел, играл бы и играл, его деятельность была ровно настолько же полезной для общества, что Антону было признать тяжело, ввиду ощущения собственной 'избранности'.
'Я же хочу изменить мир, тогда как другие даже не хотят', - пытался сформулировать он. Но какая разница, хочешь или не хочешь ты изменить мир, если ты его не меняешь??? Антона больше всего поразил факт спокойствия, с которым Егор сообщал ему эту информацию. Конечно, образ пофигиста, 'а какое мое дело?', был создан и эксплуатировался Егором давно. И Антон не позавидовал Егору, нет, но он никак не мог понять - как так можно? Никакие философские книги, разговоры о толерантности не могли на это повлиять, но чувство это было взаимным. Егору тоже периодически приходили в голову мысли о своем товарище. И аналогично вопросы оставались даже без намека на поиск ответа. Что за сила выгоняет его из дома искать приключения в свободные дни? Почему он с удовольствием готов карабкаться по склонам, лазить под заборами, съезжать на заднице, тонуть в болотах и утапливать там горе-спутниц, приходить домой полностью перепачканным? И опять же, Антон прекрасно понимал, что интересы его странноватые и симпатичны в первую очередь ему самому. Готов ли он рассказать об этом Егору? Ведь ему самому глубоко плевать на мнение посторонних, но равнодушная фраза последнего 'заняться больше нечем, как шляться где-то' цепляет. И он не готов говорить все. Он стесняется своих потаенных мечт. 'А может и Егор на самом деле мечтает о чем-то, но попросту не выдает подобный ход мыслей, создавая образ сухаря?' - думал он. Но ту идею, которую Егор озвучил - она действительно была основным его планом на будущую жизнь. И Антону почему-то стало грустно и неприятно после этого разговора. Можно даже сказать, что он ощутил легкое отвращение.
'Но кто я такой, чтобы судить его? Чего я сам добился в другой, не-Егорьевской деятельности, чтобы его осуждать, да или хотя бы обсуждать? Да и можно ли вообще такие вещи формулировать? И - зачем? Я ведь на самом деле не знаю, чего хочу от этой жизни, но более того, не подозреваю, где эту информацию можно раздобыть. Все то, что я черпаю из окружающего мира - оно про других. Оно меня не цепляет, не вызывает желания повторить, сказать 'и я так же буду', 'а можно с вами?', не вызывает никоим образом. И как бы ни были бессмысленны эти мысли, я от них не освобожусь', - рассуждал Антон по дороге домой.
