И вот настал последний день, когда он поехал в свою лабораторию.
- Ну что, уважаемый профессор, как продвигаются открытия? - спросил один практикант, который работал здесь уже почти месяц, но все никак не мог осуществить свою мечту поговорить со знаменитым профессором лично и в этот момент был неимоверно счастлив, что успел.
- Ох, да все потихоньку. Прогресс есть, но и ведь так сразу и не заметишь! Где по чуть-чуть, а где и гора открытий сразу рассыпается! А как и сказать, знать - не знаю, глядишь, и нет ничего. - Фогельштейн отвечал, растягивая слова, и, как он всегда это делал с низшим персоналом института, предельно витиевато. Он производил в тот день впечатление человека более всего уверенного в себе, и никто в институте не мог заподозрить, что за буря творится внутри него.
'Проклинаю этот день! Куда я ухожу? В никуда! Это первый проигрыш! А чем плох первый проигрыш? Тем, что он всегда дает повод для последующих, и ты допускаешь их с более спокойным настроем. Конечно, новая клиника это шанс, но что он принесет. И там у них есть своя команда. Это тоже... не нравится мне. Мне ничего не нравится здесь уже. У, проклятый день! Не входить бы больше сюда'.
Здесь стоит пояснить, что смутился Фогельштейн во время вышеописанного телефонного разговора по причине, что ему предложили участвовать в исследованиях с 'пока не обозначенными четко целями'. Сам факт, что исследования были посвящены увеличению продолжительности жизни, его не смутил - он и сам мечтал об этом. Но более всего он мечтал сейчас о доступе к лаборатории. Ему вдруг показалось, что он ухватил за хвост птицу удачи и результат придет вот-вот. Поэтому он, даже проклиная себя за это решение, согласился. Проклинал он себя за то, что категорически не любил и не терпел неопределенность. А уж что может быть неопределеннее исследований с 'необозначенными целями'!
'Дорогой Исаак! Мы читали Ваши произведения не один раз! Те факты, которые Вы доказываете... Мы в них поверили! Давайте попробуем!' - восторженно вещали на другом конце провода. Согласитесь, любого человека личностно окрыляет тот факт, что в него кто-то верит. А проблемой Исаака Фогельштейна было то, что он не до конца верил в свои идеи. Нет - с точки науки он был человек, безусловно, очень знающий и верящий в свою звезду. И, может быть, он был несколько высокомерен, считая себя даже выше всего остального научного сообщества, завязшего в трясине неразрешенных проблем. Фогельштейну казалось, что поколение, которое сможет по достоинству оценить его исследования, еще не родилось, а значит, его задача состоит в том, чтобы предельно ясно донести свои идеи до них. 'Но ведь это попытка сложить с себя ответственность! - делал выговор он сам себе. - Ведь кто такой ученый? Ведь мы вступили на этот научный путь, чтобы сражаться во благо человечества!' Исходя из этого, Фогельштейн определил своей задачей как ученого разработать метод если и не предотвращения старости, но замедления процесса отмирания клеток в организме. Он предполагал, что обновление организма может идти не путем замены органов (чем занималась трансплантология, и достигла в этом кое-каких успехов, заменяя человеку больной и не функционирующий орган); а путем возбуждения некой общей реакции, некого общего колебания, которое окажет воздействие на все клетки и ткани организма разом. Он исходил из логики резонанса, гармонии; и словно некое провидение двигало его к разгадке.
Новая лаборатория оказалась оснащена в разы хуже. Однако анонимное общество показало личико - это была всемирная организация здравоохранения. Этот факт приободрил Фогельштейна, хотя в Швейцарии этот факт некоторые сочли предательством. Исаак, конечно же, не брал подобные мнения всерьез, он был хронически убежден, что любое научное открытие, когда-либо кем-либо совершившееся, равно принадлежит всем жителям земли и всем странам, без делений на народы. Фогельштейн порвал все рабочие связи с научным сообществом и даже сделал публичное заявление, что заканчивает карьеру исследователя, чему никто не поверил. Месяц Фогельштейн помучался, не имея под рукой необходимых инструментов. Нет, он так или иначе проводил это время с пользой. Он углубился в химию, продолжая параллельно резать мышей. А когда вот были выделены необходимые средства и в лаборатории появились все средства и приборы, которых ему так недоставало, Исаак развернулся по полной. Более того - на новом месте Фогельштейн был лишен каких-либо отчетов и мог занимать абсолютно чем угодно; ему никто не устанавливал сроков, нормативов. Сам профессор был чрезвычайно рад долгожданной возможности перейти от теории к практике. Если до этого он вел опыты, ожидая, что результаты исследований станут опорой в далеком будущем, когда новое поколение ученых сможет на основе этих систематизированных знаний, вооружившись более высокотехнологичной техникой, провести необходимые опыты, то теперь его подход изменился. Нынче он проводил эти опыты сам, ожидая увидеть результат здесь и сейчас. Когда он писал книги, то видел своими глазами, как будут работать указанные в них процессы, но отследив их вживую, Исаак понял, как же смешны и нелепы выводы, к которым он в своих книгах пришел. Но переписывать было некогда: дело спорилось. Все случалось прямо на его глазах. Фогельштейн чувствовал огромный прилив сил, ему хотелось сделать все и сразу.
В лаборатории витала невероятно душевная атмосфера, пахло рождавшимся чудом, и оно произошло! Одним прекрасным утром профессору и его четырем ассистентам удалось оживить мышь, умершую две недели назад. Правда, стоит отметить, что мышь все это время находилась в специальном питательном растворе, который был разработан им за время простоя. Вряд ли возможно, что кто-то из нас обладает столь глубокими знаниями в биохимии, посему умолчим о составе чудо-раствора. Стоит сказать, что мышь прожила после оживления не так уж долго, всего три минуты. Но и это было прорывом. У команды проснулось ощущение предчувствия чего-то такого, чего раньше не было. Когда мышь затрепетала задней лапкой, все охнули. И не будь этого оха, каждый был бы уверен, что это движение было иллюзией, вызванной морганием. Но, как часто это и бывает, предчувствие оказалось ложным: следующая неделя оказалась бесплодной. В начале недели новой, давний товарищ и единомышленник Фогельштейна, Томас Биркерай, предложил немного изменить процедуру операции. В работах Фогельштейна подобных гипотез было немало, но переход от одной к другой давался ему необычайно тяжко. Всякий раз он сопровождался сильнейшим расстройством из-за умершей теории. После того как Исаак отказался спорить с Томасом и принял его коррективы, это неожиданно дало плоды, из-за чего Биркерай почувствовал себя крайне неловко. Но неловкость ему пришлось испытывать недолго - очередная подопытная мышь хоть и ожила, но на сей раз продышала пять секунд... Но это была лишь одна мышь из ста, остальные продолжали благоденствовать. И вновь шли споры и пересуды, даже крики, смены разных способов; в лаборатории уже вовсю витали суеверия, исследователи входили в нее в определенной последовательности и с определенной ноги...
Все эти полтора года шла нудная кропотливая работа. Каждый день был похож на предыдущий, менялись лаборанты, Фогельштейн хоронил мечты и вновь раскапывал их, с трудом вспоминая место последней могилы. Но его увлеченность была всепоглощающа, он бы и не вспомнил сейчас про те сомнения, что травили его душу на начальных стадиях экспериментов.
'Что есть человек? Насколько значима его роль в мире? Сейчас - огромна. Огромна роль человечества, но сам по себе человек не является человеком. Человеком его уже и делает общество. А кто я? Если я есть человек, имеющий несколько больше знаний, чем другие, то очевидно, что я должен все свои усилия выделить на борьбу за здоровье людей, на поиски преодоления или замедления старения. И я это делаю? Или я только имитирую? Что есть этот проект? Он грандиозен по вывеске, но абсурден по сути! Не начать ли с малого? С другой стороны, если все мы будем бояться серьезных вызовов... Кто тогда его начнет? Если я могу его начать, то я должен его начать. Получится, не получится - сейчас другое дело. Мы же должны понимать, что развивается наука, и, возможно, некоторые ее достижения поменяют входные условия для этой задачи, которая пока видится мне гигантской шкатулкой с целой серией замков'.
