Всегда улыбчивый, вежливый, он вдруг понял окончательно, кем является на работе. Эта мысль поразила его абсолютно случайно, но поразила преглубоко. Начальник, в тот день уже пять раз просивший его о какой-либо абсолютно бессмысленной черновой работе, на шестой раз сделал это в настолько издевательском тоне, что сомнения отпали: это было намеренное унижение. Егор замолчал, собирая волю в кулак, а потом выпалил: 'Нет! Почему всегда я должен это делать? Неужели некого больше попросить? Не буду! Нет!' - 'Ты чего, спятил? Я кому сказал?' - опешил явно не ожидавший такого поворота событий начальник, но быстро скоординировался и произнес решительным тоном, чеканя по слогам: 'Не меш-ка-я!' Но Егор уже повернулся к нему спиной и уходил. 'Эй! Постой' - бешено заорал он ему вслед, но Егор лишь бросил под ноги: 'Не буду я это делать!' Начальник сплюнул и пошел по своим более важным делам, но Егор, наверное, представлял, что тот идет вслед или по крайней мере смотрит за ним. Поэтому он говорил тише и исключительно для себя, но речь его была предельно возбужденной. 'Что же он творит, гад. Подлец! Паршивец! Я до последнего пытался сохранить о нем положительное мнение. Вот же тварь. Идиотина. Да таких бы надо... Тьфу на тебя. Гаденыш!' Егор остановился, чтобы перевести дух. Дыхание действительно захватывало. Вдруг молния сквозь всю голову передернула его: 'А что ж я наделал? Ведь это ссора... с кем? Вот я глупец? Зачем так было реагировать? Как теперь быть?' Варианты расплылись перед ним, словно рассыпавшиеся бусинки. Он пытался догнать каждую из них, ухватиться за нее, как за хвост жар-птицы, но безуспешно. Каждый вариант мгновенно самовозгорался своей бессмысленностью и веял цугцвангом. Вариант, на котором Егор в итоге остановился, показался ему наиболее разумным, позволяющим закрыть конфликт, сохранив при этом лицо. Вариант заключался в банальном избегании начальника в этот день, а уж на другой рабочий день в попытке начать все с чистого листа, словно ничего и не было. И, надо сказать, Егору повезло: руководство куда-то уехало еще за два часа до окончания рабочего времени, что позволило Егору несколько расслабиться и не думать о конфликте. Конфликт никуда не девался именно потому, что это было не разовое мероприятие, а назревавший прыщ, который именно сейчас взорвался, забрызгав все кровью. Рана текла, зудела, но к концу рабочего дня свернулась темно-бордовой корочкой, которая грозила, тем не менее, оторваться в любой подходящий момент. Егор вышел с работы, и дух свободы прошел мимо него, а перед ним стояло лишь отчаяние, протягивающее вперед свои костлявые ручонки. Оно поглядело на него, а потом развернулось, и, поманив за собой, стало удаляться. Егор поспешил его догонять, но прекрасно понимал, что ему придется рано или поздно вернуться. И он будет опять подниматься по этим ступенькам, и мысль о конфликте будут долбить в голову. 'Нет, не вынесу я этого', - думал он. 'Надо заболеть, упасть посреди дороги, сломать руку, как тогда - да просто раствориться'. Он шел и шел, пока не оказался перед дверями, вывеска над которыми была коротка: 'Бар'.

'Да, была - не была, терять уже нечего', - рассудил он и вошел. Деньги, к счастью, с собой были, и их должно было хватить на вечер. Егор и не помнил, в каком моменте память покинула его; а может быть, и денег все же в определенный момент не хватило. Но момент настал и был суров: он проснулся. И, как это обычно и бывает в подобные моменты, пробуждение было невероятно тяжелым. Впрочем, положительный момент также имел место быть, с трудом расцепив веки, Егор обнаружил, что лежит в своей собственной комнате. Оглядывание ее потребовало усилия, и пристальный взгляд больно ударил в заднюю часть головы. Прошел где-то час, когда Егор вновь обрел способность немного соображать наяву и попытался оценить свое положение. Он взглянул на часы - и вот тут-то в полной мере и осознал, что рабочий день давно как начался, и на рабочем месте он, очевидно, отсутствует. Эта мысль заметно усилила и без этого не утихающую головную боль. Правда сейчас к ней добавилось неприятнейшее внутреннее состояние, гадкое и противное, оно сидело где-то в верхней части живота и оттуда разливалось по всему телу, как обычно разливается нега, но эта была очень горькая нега, которая захватывала собой все мысли, сводя их к одному простому вопросу: 'и как быть дальше?' Но мыслить он не мог, ибо голова раскалывалась, и поэтому это чувство разливалось уже и в грудь, полностью наполнив ее. Он пытался избавиться от него, делая глубокий вдох и затем выдох. Но это не помогало, к тому же пресыщение кислородом опять отдавало в голову. Он почувствовал тошноту. Мать, видимо, услышав из-за двери признаки пробуждения сына, прибежала и начала хлопотать. Она поила Егора каким-то напитком, потом какой-то горькой настойкой, после чего головная боль несколько притупилась, стала ноющей, а дурное чувство подтаяло, правда до тех пор, пока мысли его были вне его - стоило им воссоединиться, как язва усиленно начала буравить тело изнутри. Тем не менее, несмотря на все это, Егор заснул и проспал полдня. Когда он очнулся, голова почти не болела, а вот часы показывали шесть часов вечера. Он взял в руки телефон - там было три пропущенных звонка от Петра Степановича и сообщение с текстом 'Ты где? Что с тобой?'

Егор решил тотчас же ответить, но потом поймал себя на мысли, что отвечать на сообщение спустя десять часов не совсем логично. 'Что делать? Как быть?' - эти мысли вновь завешивали собой все пространство, мешая возможностям рассмотрения проблем. Егор не знал, совсем не знал, с какими мыслями Петр писал это сообщение. Вчера, как мы помним, он отправился после ссоры с Егором по своим делам, и неприятная история слегка подтерлась из памяти. Однако вечером, когда он прибыл домой, конфликт неожиданно всплыл в памяти.

'Извиниться завтра перед ним, что ли? Он ведь хороший парень, разве что слишком безотказный и безынициативный порой, вот я и пользуясь этим, дал волю желанию подтрунить, постебать. Наверное, это было не то что лишним - но было перебором. И, вообще, не должно это переходить в рабочую плоскость, неправильно это, совсем неправильно', - рассуждал начальник. 'Но, надеюсь, он не сильно обиделся, - перешел он уже к самооправданию, - ничего обидного в моей фразе не было, покричали, да и остыли, думаю, что так оно и будет'. Но невыход на работу Егора сразу дал понять, что ситуация явно не так проста, как Петр ее давеча себе обрисовал. Более, того, Егор не брал трубку, а это уже было прямым посылом, что ситуация обострилась. И прошел весь день, и никакой обратной связи от сотрудника не было, и день подошел к концу, и Петр уже начал себе обрисовывать мрачные картины. И в каждой из них виноват был он. 'А что, если он прыгнул под поезд и оставил записку, что я над ним издевался? Ведь тогда приедет какая-нибудь комиссия, начнется расследование, и многие мои недоброжелатели могут посвидетельствовать, да ведь и многие видели, как я порой подтрунивал над ним, это было прилюдно. Значит, им ничего не помешает так сказать, и совесть будет на их стороне. И что бы я ни говорил на этом следствии, совесть будет, очевидно не на моей стороне. А это скверно'.

'Я спился, ушел в запой', - и подобным образом мог Егор ответить на эти сообщения. Но он не считал, что спивается, более того, что может когда-либо спиться. Каждый употребляющий алкоголь терпеть не может алкоголиков, занося в эту категорию всех тех, кто употребляет алкоголь значительно больше, чем они сами. Это как когда человек, которого обвиняют в странности, отвечает: 'Вон люди, в пещеры уходят! Одеваются не пойми во что! Кукарекают в общественных местах! Это - странно! Они - страннее меня! В разы!' И это тоже самое, когда мы сравниваем в обычной жизни себя с кем-то заведомо проигрышным, говорим 'у нас еще не самый худший вариант', - можно вспомнить еще цитату про 'Тоттенхэм' из фильма про английский футбол, но она понятна не всем. Всем может быть понятно то, что подобный ход мыслей суть местечковость и обывательство; вы счастливы там, а мы несчастливы здесь, поэтому и зовем вас куда-то. И при этом 'там' и 'здесь' чаще всего одна и та же степь...