Эрик притянул к себе Гарди и прорычал Первому в лицо:
– Покажи ей!
Ясновидец упираться не посмел, поднял руку и положил ладонь мне на лоб.
Картинки были яркими. Сочными.
Ночь. Потолок, разукрашенный тенями. Громкие выдохи. Яростные, честные слова. Тепло губ на губах. Ванильный кен, который…
Я отпрянула. Пошатнулась. Пальцы сами коснулись висков, будто старались пощупать воспоминания на предмет реальности. Воспоминания моими не казались. Словно кто-то нарочно нарисовал в голове картинку и заставлял в нее поверить.
Я ведь замужем и не могла… Или могла?
Взгляд Эрика метал молнии, и их целью была я.
– Что теперь скажешь, пророчица? – спросил он, хотя ответа, скорее всего, не ждал.
– Тебе нужно остыть, Эрик!
Еще одна провокация. Мы с Эриком повернулись к Владу синхронно, и я не смогла сдержать испуганного всхлипа.
Выглядел Влад прескверно. Ссадина на щеке, наливающаяся синим, струйка крови прямиком из виска, рука, которой он придерживал вторую, хриплое дыхание.
– Заткнись! – отреагировал Эрик, сбивая его с ног очередным пассом.
Безумие! А ведь действительно, прошлое умеет убивать. В Эрике, например, оно убивает человека. А виновата в этом я…
– Прекрати! – выкрикнула, шагнула к нему, становясь между ним и притихшим в снегу Владом. Было страшно и больно, хотелось плакать, как маленькой, а еще лучше – убежать туда, где никто не найдет. Спрятаться, пока буря не утихнет и снова не выглянет солнце.
Бежать вот только некуда. И незачем.
– Защищаешь его. Как мило, – едко ответил Эрик и попытался меня обойти, но я ухватила его за рукав.
– Никого я не защищаю. Ты не должен судить его за предательство. Суди виновного, Эрик.
Наверное, это были правильные слова. Если вообще существуют правильные слова в таких ситуациях. Во всяком случае, они остановили Эрика, заставили снова на меня посмотреть – и этот взгляд был другим. В этом взгляде мелькнул испуг – на секунду, но мне хватило, чтобы заметить.
– Я – твоя жена, – сказала я тихо, с силой сжимая кулаки в надежде, что ногти, впивающиеся в ладони, помогут сдержать приближающуюся истерику. – И именно я виновата. Не он, – я махнула рукой в сторону Влада, – не Гарди, не весь мир. Я. И если ты сейчас хочешь кого-то ударить, чтобы выместить злость – ударь меня.
Сознание отреагировало вялой вспышкой страха: а что, если Эрик действительно…
Не смог. Отступил. И голову склонил, разглядывая снег под ногами. Кулаки все еще сжимал, но на Влада, тщетно пытающегося подняться, не смотрел. На меня, впрочем, тоже. Гарди громко всхлипнул и обнял себя за плечи.
Холодно. Ветер хлещет, обнимает гибкими, длинными пальцами, но я его почти не чувствую. Холод, сковавший меня, идет изнутри.
А потом Эрик просто исчез. Только что был здесь, и вот уже нет. Пустое место, истоптанное ботинками, но и его скоро засыплет снегом.
Может, мне все причудилось? И, поддавшись тому же порыву, что и несколько минут назад, я ущипнула себя за запястье.
Оцепенение вызвал мороз. Холодный ветер. Снег, оседающий на плечах пуховой накидкой. Зима сковала мысли.
Что же еще, если не зима?
Кровь на снегу в темноте казалась почти черной, и я старалась на нее не смотреть. Прижимала к виску Влада уголок пледа и глубоко дышала. В глаза ему, к слову, тоже не смотрела. Глаз не хотелось. Ничьих. Взглядов осуждающих, хлестких, которые непременно заставят стыдиться, а ведь стыдиться не стоит. Казнить себя – да, но стыд… Не заслужила я прощения, значит, и стыд ни к чему.
– Ненавидишь меня?
Вопрос тихий, в нем слышится почти не завуалированная мольба.
Ненавижу? Нет. За что? За то, что он, бесспорно, торжествует из-за того, что мой брак развалился? За то, что всегда ломал то, что я строила? За “я же говорил”, не произнесенное, но подуманное?
Глупо перекладывать свою вину на чьи-то плечи.
Душно. Мучает безумное желание разреветься.
– Надеюсь, ты рад…
Слова першат в горле. Слов не хочется.
Не хочется ничего.
– Я не рад.
Ложь? Очередная попытка покрасоваться, выглядеть благородным? Еле стоит, а туда же…
– Я знаю, кто убьет Хаука.
Говорить о Первых проще. Вспоминать опутывающую липкость видения, отголоски которого все еще стучат в висках. Щупальца охотника – длинные, извивающиеся, светящиеся холодным светом. Боль – минутную, дикую, после которой придет… Что? Искупление?
Бред. Смерть – не искупление.
Наверное, прав был Влад тогда: сольвейги счастливыми не становятся. И я, как доказательство: лишилась наставника, мужа, а скоро и жизни лишусь. Хотя для этого нужно найти девушку…
– Что именно сделала Лив?
– Уверена, что сейчас хочешь это обсуждать? – поморщился Влад, отмахиваясь от заботы. – Тебе не кажется, что нужно поговорить о другом?
– Нет! – замотала я головой. – Не хочу о тебе и… о том, что было у андвари.
Не хочу. Понимаю, что не спрячешься, что поговорить придется. Когда-нибудь потом… Говорить сейчас означает признаться себе: ничего уже не изменить. Признаться, перестрадать, смириться и жить дальше.
Я не готова.
– Так что сделала Лив?
Лив почему-то представлялась мне лучше всего. Темные, до талии волосы, блестящие, шелковистые и гладкие. Испуганные карие глаза. Лицо узенькое, с ямочкой на левой щеке. Карминовые губы. Тонкие пальцы, сжимающие пресловутый клинок. Где его искать? А ее? И что если Хаук нападет раньше?
– Если верить легенде, она сдала Херсира. Подставила, сама того не желая. Потом пожалела, но поздно было – боги прислали Хаука. Ты знаешь, до сегодня я до конца не верил, но вот этот…
Влад замолчал. Застыл, придерживая ребра. И я невольно проследила за его взглядом.
Гарди не было. На его месте остался лишь смятый снег.
Странно, но исчезновение Первого никак не откликнулось во мне. Какая разница, куда он ушел? Исчез? Испарился? Был ли вообще, или нам почудилось?
Был. Темные брызги на снегу – свидетельство его присутствия. Багровый синяк на скуле Влада. Его дыхание – свистящее, тяжелое, полусогнутая спина. Как бы ребра целы остались…
– Тебе нужно показаться Кириллу.
– Пустяки.
Крепится. Ущемленную гордость прячет за деланым безразличием. Смотрит пристально, пытаясь выискать на моем лице последствия случившегося. Только нет их. Пусто. В груди будто дыра, а нее ползут сквозняки, наметает снег, сочится холод.
Нужно идти в дом. Там камин и обогреватели. Там Эльвира, которая тут же примчится отпаивать чаем, будет улыбаться, а от улыбки ее, как в детской песне, всегда становится теплей. Да, определенно нужно в дом.
Я медлила. Стояла и растерянно смотрела на то место, где несколько минут назад злился Эрик. Ждала, что вернется. Пусть бы кричал, смотрел ненавидяще, обвинял, клеймил. Но был бы рядом.
Где он сейчас?
– Лив убьет Хаука?
Вопрос из реальности, и меня вышвыривает из мыслей в зиму.
Холодно. И снова вспоминаются подробности видения. Мой сдавленный крик, почти рычание, хлещущий и порванной жилы кен, который приходится буквально черпать ладонями. Застывший на месте охотник. Отчаяние в его глазах. Тающие секунды, и, если не успею, оступлюсь, все будет напрасно. Дрожащая, как лист на ветру, Лив. Острие ножа, опасно блеснувшее в темноте.
Странно, но будущее больше не пугало. Зачем жить, если на горизонте маячит настоящий ад? Непрощение. Осуждение. Боль.
Влад ждет ответа. Смотрит, а от взгляда его расползаются по коже насекомые страха. Вдруг узнает? Не позволит ведь… Заставит жить, принять ад, но дышать. Мучиться, но просыпаться по утрам. От удушливой, навязанной защиты потемнело в глазах, и я кивнула.
– Она.
И ведь не соврала даже. Недосказанность ведь не ложь?
Влад кивнул. Расспрашивать не стал: то ли решил сейчас не наседать, то ли боль пересилила любопытство. К дому мы шли в полном молчании, изредка останавливаясь передохнуть. Ночь окутывала предновогодним волшебством, искрился снег в свете фонарей, кружились в воздухе пухлые снежинки, и дом, обычно мрачный и хмурый, принарядился в белую шубу. Застыли деревья, будто в ожидании волшебства.
