Чему?

Тупица.

Дебил.

Нытик.

Расцвел, блядь, голубым маком.

Ну не светит тебе, Кристофер Робин.

Да и Пятачку не светит.

Хер ли скалишься?

Леша не видит, но чувствует, как густая пылающая Венина тень останавливается в проеме. Его. Лешином. Проеме.

И смотрит.

Взгляд ощущается так остро, словно он ладони свои на него положил.

Парень приподнимается на локтях, узко, и руки приходится сильно сводить – лопатки угрожают влезть друг на друга.

Он отвечает Вене, как лампе. Взаимностью. Глядит в глаза.

Пух проезжается по нему, словно у парня ото лба до паха прямая линия нарисована. Леша понимает под этим взглядом, что поза у него, с расставленными вокруг скамейки ногами, тупая и блядская.

Извините, нету Ло.

Я – за нее.

Медведь уходит к себе, так ничего и не сказав. Вениному великодушию определенно не стать легендарным. Все-таки есть у него предел.

Но ведь он не хотел, не думал, так просто вышло. Как-то само собой. По-дурацки.

Леша с грустью коротко глядит в его сторону. Веня с растревоженным и рассерженным лицом вынимает тетрадь из сумки, тогда как Кустова спрашивает у него весьма слышным полушепотом: не в ссоре ли вы, ребятки?

Нет, мы играем в прятки.

«Кто не спрятался – я не виноват».

*

В следующий раз они встречаются через три дня. Потому что один – Леша, как дурак, прогуливает, и еще два – Веня.

В туалете.

Леша выходит, застегивая молнию, пуговицу и ремень не в кабинке, а за ее пределами. Вовремя подошедший Веня опять смотрит на него как-то странно и геометрично – на точку пряжки с кривой ремня. У Леши краснеют уши. Пух совсем отводит глаза и не говорит ничего. Железо жалко бьется в кафельной тишине.

Потом – на крыльце. Один спускается, когда другой уже полсигареты скурил. Не уходить же, в самом деле. Леша достает пачку из сумки, зажигалку в куртке забыл. Дерьмо. Можно, конечно, попросить у Семиковой… но он просит у Вени. Тот молча достает свою из кармана, чиркает, почти всё впустую – редкие бенгальские искры, никакого огня. Потом маленькое пламя все же вспыхивает, парень прикрывает его рукой, и Леша склоняется к нему. Перед ним? Затягивается и кашляет. Что за убожество? У него темнеет в глазах, а Веня бросает зажигалку в мусорку и уходит.

За. Е. Бись.

Спасибо, но на бис не надо.

И с неделю как он забивает на пары.

Да и вообще на всё.

*

В субботу Леша делает черный чай с лимоном и сахаром какой-то крошечной девчонке с длинной косой и красными щеками, тоскливо смотрит на чашку, ставит на стойку, та уныло стукает блюдце.

- Спасибо.

- Да не за что.

Он меняет фильтры, когда входит Кустова.

Сердце падает. Но она одна. Кто ж его поднимет теперь?

- Привет.

- Привет.

Леша смотрит на нее, Аня на вывески.

- Омлет с овощами, маффин, шоколадный который, и зеленый чай.

- Ожиданье минут десять, устроит?

- Я не спешу.

И она ему улыбается, садится тут же, на высокий стул, кладет руки с локтями на столешницу, стучит себе пальцами по вискам.

- Голова заболевает. У тебя таблетки случайно нет?

- Не-а.

У него и у самого голова заболевает. А что, если явится? Леша эту деву одну никогда не видел. У него реальный когнитивный диссонанс.

«Сова, открывай, медведь пришел».

Но медведь не приходит.

Господи, что за хрень ты устроил? Уебан. Вот ведь, может, баба его, красивая, пахнет вкусно, чего еще кому-нибудь может быть надо? Ушлепок. А тебе-то чего надо? Тормоз. Урод. Долбоеб.

Он так и продолжает ругать себя, пока взбивает яйца, выливает на раскаленную сковородку, контур по краям почти сразу становится белым.

- Вы что, поссорились с Веней?

- Нет.

- Он тоже говорит, что нет. Но вы ведь даже не разговариваете. Ты на пары не ходишь. Хоть здоров, как бык, по-моему.

- Я польщен, но, знаешь, не люблю говорить за готовкой, отвлекает.

- «Скажите, пожалуйста, какая цаца!»

- Двести семьдесят.

Аня протягивает карточку.

- Пин-код.

Вводит.

Белая дуга чека вылезает со скрипом, как весь их натужный диалог.

- Приходи завтра на наш квартирник. Веня тоже там будет.

И она хитро и обворожительно улыбается, губы у нее красиво и нежно блестят, девчонка провожает лукавым взглядом каждое, сделавшееся еще более резким движение парня.

Тот ставит перед ней тарелку.

- Где?

Она разрезает желтый оседающий блин на много-много мелких кривых кусочков.

- Что, где?

Не отрываясь от своего занятия, спрашивает она, как будто забыла начало.

Лешина кобра уже слышит звуки манящей флейты, и ему приходится повторять, уточнять, мучиться.

- Квартирник этот где будет?

- У Доротова.

- Как будто я знаю, где он живет.

- Ты и вообще ничего не знаешь, Леша. Герцена, девяносто четыре, квартира восемь.

- Во сколько?

- В восемь.

*

В воскресенье ровно (даже слишком) в восемь он стоит перед дверью восьмой квартиры на Герцена девяносто четыре.

Звонит.

Открывает незнакомый парень в очках в оправе толщиной с мизинец, и сразу становится ясно, что это та самая дверь.

Пацан улыбается, протягивает руку. Имя у него крепче пожатия.

- Георгий.

- Леша.

- Входи.

Входит. В огроменную прихожую, в которой ботинок больше, чем в хостеле.

- Ну, дальше – сам.

На чужом пиру каждый сам за себя.

Леша идет на кухню – надо бы подбухлиться чутка – стерильную отполированную чистоту которой не могут нарушить ни вскрытые бутылки, ни разорванные пакеты, ни первые уже спящие, а вечер вроде только начался.

Он вздрагивает, Лида подходит к нему со спины и зачем-то интересуется:

- Ты почему пары прогуливаешь?

Леша, конечно, понимает, что иногда люди говорят друг с другом, только для чего они это делают? Впрочем, если бы Веня его спросил, он бы, может, и не соврал.

- Болел.

- Да ты что?

И она так удивляется, словно последние пятьдесят лет в стране никто не болел.

- Не повезло.