Завулон в одно слитное движение змеиного тела оказался рядом, будто собираясь оградить от неведомой опасности, но сам себя одернул и как можно равнодушнее спросил:

— Ты чего?

Городецкий растерянно улыбнулся.

— Да вот ищу, куда кружку пристроить.

Завулон рассерженно выдохнул. А он-то спасать кинулся… Дожили.

— Чтобы руки освободить и тебя обнять, — добил Городецкий.

«Спасать? Я — и спасать?» — все еще пытался осознать Завулон, когда его нагнало это «обнять» и заставило почти что окаменеть. Обнять Темного в сумеречном облике? Когда каждая пора сочится ядом, а клыки и когти жаждут крови? Нет, Городецкий всегда был не в себе, ведь уже полгода живет с ним, Завулоном; правда, и взбрыкивает регулярно, но не уходит же. Так что точно не в себе. Но вот обнимашки в Сумраке — это уже за гранью.

Меж тем Городецкий перестал наконец заморачиваться и просто распылил чашку, улыбнулся еще более глупой, чем обычно, улыбкой, протянул руку и погладил Завулона по верхушке крыла, сложенного за левым плечом.

— Ух ты, оно жесткое, но приятное… И…

Дожидаться продолжения Завулон не стал. С Городецким явно творилось что-то странное, срочно нуждающееся в распознавании и, возможно, лечении. Поэтому Завулон просто схватил его в охапку, предварительно убрав когти, и переместился в реальный мир.

А переместившись, обездвижил Светлого и опробовал на нем весь арсенал диагностических заклинаний. Проверка не выявила ничего, это был просто Городецкий, все тот же Городецкий, живущий в его квартире уже полгода. А до этого они ровно столько же спорили, кто к кому переедет. Победили многоуровневая защита, простор квартиры, занимавшей целый этаж, и многовековой опыт Завулона. Хотя главным, пожалуй, было то, что оба они ушли из Дозоров и занимали сейчас неожиданно свободную и комфортную нишу консалтинга для Иных. Этакие частные детективы на пенсии. Инквизиция промолчала, Светлые поупирались, но согласились отпустить Городецкого, а Темные в принципе не имели права голоса. Так что все было очень даже неплохо до сегодняшнего обнаружения Завулоном изменения своей сумеречной формы.

А ведь раньше-то… Мощь, ужас и размах! Нет, мощи, кажется, не убавилось, да и размаха стало побольше — крылья-то ого-го! — а вот ужас… Он теперь точно ужас, летящий на крыльях ночи. Благословенная тьма, да за что?!

Городецкий заерзал на диване, пытаясь сбросить связывающее заклинание. Завулон снял чары взмахом руки, тем же движением посылая в Городецкого замаскированный под «Авиценну» «Длинный язык».

И начал аккуратно провоцировать предсказуемо надувшегося Светлого.

— Ну что молчим? Без крыльев я тебе уже не нравлюсь?

Они жили вместе недавно, до этого полгода просто спали или, как любил говорить Завулон, пробовали на прочность все доступные горизонтальные и не очень поверхности. А до этого еще с месяц отходили от первого спонтанного секса, случившегося сразу после того, как они сбежали из кабинета Гесера. Городецкий оказался крепким орешком и, пока сам не решил, что готов повторить, на подначки Завулона не велся и держал дистанцию.

Но нити — судьбы или дурацких предсказаний — связали их слишком крепко. Однако они до последнего ни слова друг другу не сказали о причинах всего этого. Просто уютно молчали вечерами, страстно стонали по ночам и яростно матерились утром, споря о какой-нибудь ерунде. Быстро впитав привычки друг друга, они поочередно готовили завтрак, закупали продукты, справляясь с бытом достаточно легко и непринужденно, не беся один другого. Отчасти помогало то, что они Иные, хотя, по идее, это должно было мешать: все же Светлые и Темные слишком разные. Однако не мешало.

Но вести энергичные или же, наоборот, неторопливые дискуссии «про это» желания у них не возникало. Равно как и вносить ясность в происходящее между ними. Завулон и Городецкий могли до хрипоты спорить, обсуждая достоинства и недостатки того или иного артефакта, заклинания, да хоть футбольного матча, но вот разговоры о чувствах были табу. Да и зачем они, если и так все понятно без слов?

Если нравится, как чужая рука тянет за короткие волосы, открывая доступ к шее. Нравится, как губы раз за разом обновляют засос над твоей левой ключицей, как настойчивые ладони скользят по спине, лаская каждую мышцу провоцирующим прикосновением. Как жесткое колено раздвигает твои ноги, и как удобно тереться об него вставшим членом. Как приятно оглаживать рельефные плечи, скользить языком по безволосой груди с темными сосками, вжиматься пахом и ловить оба напряженных члена в ладонь, приноравливаться и двигаться так, чтобы доставлять наслаждение обоим. И главное — жадно целовать, снова и снова завоевывая чужой рот. Пачкать смазкой все вокруг, балдея от предвкушения, осторожничать, лаская сомкнутый вход пальцами, а добившись нетерпеливого движения навстречу, шипеть и яростно толкаться в него членом. Искать и находить треклятый угол, проклиная про себя Мерлина и всех его девственников, потому как больше не в силах терпеть, распаляться и распалять еще сильнее, каждым толчком проходясь по простате. И оттягивать неизбежное, замерев за миг до грани, и впитывать кожей мелкую дрожь, а затем и стон-мольбу — продолжать и не останавливаться… И наконец захлебываться наслаждением. Своим? Чужим? Одним на двоих.

Все это пронеслось в голове Завулона и, кажется, отразилось во взгляде, потому как Городецкий не ответил, а потянулся за поцелуем. И расспрашивать стало некогда.

***

Утро было туманным. Завулон осторожно высвободился из объятий обвившего его всеми конечностями Городецкого и ушел на кухню. Заварил кофе и задумался.

М-да… Подумать было о чем. Вечер, расстроивший его непонятным до конца открытием, сменился бурной ночью. Но эта ночь не только вернула уверенность, но и пробудила некое, не до конца еще сформировавшееся желание, и оно теперь зудело под кожей, отчаянно искало выход.

Но как о таком сказать Городецкому? Он же Светлый. В их среде ходят страшилки о сексе в сумеречном облике. Вроде того, что это такая казнь для особо провинившихся Темных. Как его переубедить? Как вообще подступиться с такой идеей?

Кофе в кружке закончился слишком быстро. Завулон резко встал со стула, чтобы заварить новый, и наткнулся на незнамо как оказавшегося на кухне Городецкого.

Тот подозрительно улыбался.

«Ну, здрасте вам, началось утро!» — раздосадованно подумал Завулон, а вслух то ли процедил, то ли спросил:

— Доброе утро?

— Доброе, — улыбка Городецкого, не смотря на резкость тона Завулона, не угасла. — Сиди, я сделаю кофе.

Завулон послушно уселся. Вскоре Городецкий исполнил свое обещание, налив кофе и себе, и они молча позавтракали. Тишина, перемежавшаяся обычными звуками просыпающегося города из раскрытого окна, была уютной донельзя.

Городецкий допил кофе и встал.

— Ладно, я пошел, сегодня консультирую Инквизицию.

— Они тебя хоть покормят?

— А куда денутся?

И они одинаково понимающе хмыкнули.

Городецкий наклонился и немного неуклюже клюнул Завулона в уголок губ. И пошел к выходу.

Остановился на пороге, замер, помялся немного, а потом повернулся и решительно сказал:

— Я не отказался бы попробовать. Ну, ты понял что.

Завулон замер, уставившись на него так, будто крылья выросли уже у Городецкого.

А тот, вконец обнаглев, продолжил:

— И да, ты мне нравишься в любом виде. Пора это признать. Надеюсь, я тебе тоже. К-хм… Ну все, я пошел.

И сбежал.

Завулон откинулся на спинку стула и заухмылялся так, будто только что сделал Гесера вчистую, хотя вот о ком, о ком, а о своем старом враге думать сейчас совсем не хотелось. Городецкий вернется за ответом уже вечером, следовало подготовиться.

И Завулон отправился в Сумрак — тренировать крылья и… ну, и еще кое-что.

========== Часть 6 “Связанные одной нитью” ==========

Первый раз в Сумраке получился… Ну, практически не получился. Хотя Антон до сих пор с каким-то внутренним трепетом вспоминал предвкушение, испытываемое им на протяжении всего дня, на вечер которого и был назначен тот самый первый раз.