Я тенью легкой, он же —
тенью тени
А что такого? — всяк на свой манер
Там все — одно, ну — два, там просто все мы — птицы
И я, и он, и Милиционер
(«Там, где с птенцом Катулл, со снегирем Державин.»)
Во втором случае обращает на себя внимание цитатный постмодернистский кивок в сторону мандельштамовских уравнений-загадок, а также, возможно, и в сторону Платона, с его представлением о поэтических образах как тенях тех теней, которыми уже и так являются земные явления[728].
4
Классическим прототипом подобных операций селф-промоушен был, конечно, эпизод из Песни IV дантовского «Ада» (70–102):
Хоть этот свет и не был близок к нам,
Я видеть мог, что некий многочестный
И
высший сонм уединился там.
«Искусств и знаний образец всеместный,
Скажи,
кто эти
, не в пример другим
Почтенные
среди толпы окрестной?»
И он [Вергилий] ответил: «
Именем
своим
Они гремят земле, и
слава
эта
Угодна небу, благостному к ним».
«Почтите
высочайшего поэта
! —
Раздался в это время чей-то зов. —
Вот
тень его
подходит к месту света».
И я увидел после этих слов,
Что
четверо
к нам держат шаг державный;
Их облик был ни весел, ни суров.
«Взгляни, — промолвил
мой учитель славный
. —
С мечом в руке, величьем осиян,
Трем
остальным предшествует, как
главный,
Гомер
, превысший из певцов всех стран;
Второй — Гораций
, бичевавший нравы;
Овидий
— третий, и за ним —
Лукан.
Нас связывает титул величавый,
Здесь прозвучавший,
чуть я подошел;
Почтив его,
они, конечно, правы».
Так я узрел
славнейшую из школ,
Чьи песнопенья вознеслись над светом
И реют над другими, как орел.
Мой вождь
их встретил, и
ко мне с приветом
Семья певцов
приблизилась сама;
Учитель
улыбнулся мне при этом.
И эта
честь умножилась
весьма,
Когда я приобщен был к их собору
И стал
шестым
средь столького ума.
Динамику эпизода определяет то, как прославление исключительности славнейшей из школ сплетается с постепенным введением в ее круг самого Данте — при посредстве Вергилия, который связан с античной четверкой величавым титулом, а с Данте ролью его учителя и проводника по загробному миру. Отметим также систематическое употребление числительных: четверо, трем остальным, второй, третий и, наконец, горделивое шестым. (Данте любил числительные, особенно кратные трем; прописаны они, как мы знаем, и каталогам.)
VIII
1
Своеобразной модернистской вариацией на тему поименного списка поэтов с числовыми показателями и удостоверением звездного статуса автора, стали стихи в формате «Нас столько-то…», впервые примененном, по-видимому, Пастернаком — в «Нас мало. Нас, может быть, трое.» (1921):
Нас мало. Нас, может быть,
трое
Донецких, горючих и адских
<…>
Мы были людьми. Мы эпохи.
Нас сбило и мчит в караване <…>,
Слетимся, ворвемся и тронем,
Закружимся вихрем вороньим,
И — мимо! — Вы поздно поймете.
Так, утром ударивши в ворох
Соломы — с момент на намете, —
След ветра живет в разговорах
Идущего бурно собранья
Деревьев над кровельной дранью.
Заглавная строчка восходит к словам пушкинского Моцарта (Нас мало избранных, счастливцев праздных), освящающим сосредоточение не на покойных классиках, а на живых сподвижниках. Идея магического числительного взята из, так сказать, дантовского репертуара, однако самого списка подразумеваемых поэтов в пастернаковском стихотворении нет, как нет и перифрастических отсылок к ним, — посвященному читателю предлагается интерактивно вычислить самостоятельно, что наряду с автором имеются в виду Маяковский и Асеев.
2
Сорока годами позже Ахматова написала свою вариацию — «Нас четверо. Комаровские наброски» (1961):
Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены.
О. М.
Таким я вижу облик Ваш и взгляд.
Б. П.
О, Муза Плача.
М. Ц.
<…>
Все мы
немного у жизни в гостях,
Жить — этот только привычка.
Чудится мне на воздушных путях
Двух
голосов перекличка.
Двух? А еще
у восточной стены,
В зарослях крепкой малины,
