Тут был в душистых сединах

Старик,

по-старому шутивший

<…>

Тут был на эпиграммы падкий

На все

сердитый господин

<…>

Тут был

Проласов,

заслуживший

Известность низостью души <…>

В дверях другой

диктатор бальный

Стоял картинкою журнальной <…>,

И

путешественник

залётный,

Перекрахмаленный нахал <…>

Здесь, фигурируют, напротив, почти исключительно обобщенные типы, — примечательная черта некоторых списков, к которой мы еще будем возвращаться^[714]. В прозе на подобном типовом обзоре строится вступительная панорама «Невского проспекта» Гоголя и многие ей подобные, в частности в романах Ильфа и Петрова об Остапе Бендере. Характерное для каталогов напряжение между реальностью и виртуальностью создается тут именно правдоподобностью этих вымыслов.

4

Соотношение разного рода собственных имен и нарицательных типов в сатирических пассажах, в частности у Пушкина, пробегает целую гамму вариаций. Начать с того, что в прижизненных изданиях «Онегина» вместо Проласов в 8, XXVI: 1, стояли три звездочки, которые лишь много позднее были заменены (Б. В. Томашевским) на почерпнутую из черновиков конкретную фамилию [Шапир 2009: 285–288]. Шапир показал также, что в списках провинциальных гостей Пушкин дает «говорящие» фамилии (как в 5, XXVI), в списках московских гостей — имена-отчества (Все белится Лукерья Львовна, Все то же лжет Любовь Петровна… и т. д.; 7, XLV), а в списках петербургских гостей — типы (как в 8, XXIV), и, следовательно, текстологическая инновация Томашевского не просто произвольна, но и противоречит пушкинской поэтике.

Описанием безымянных типов или использованием вымышленных фамилий/имен-отчеств выбор сатирика, естественно, не ограничивается, тем более в откровенных эпиграммах, например в хрестоматийной пушкинской 1815 г.:

Угрюмых тройка

есть певцов —

Шихматов, Шаховской, Шишков,

Уму есть

тройка

супостатов —

Шишков наш, Шаховской, Шихматов,

Но кто глупей из

тройки

злой?

Шишков, Шихматов, Шаховской!

Сочетание эпиграмматичности и списочности дает тройное проведение невымышленного^[715] тройственного перечня, с перестановками и троекратным упоминанием числового слова тройка. Тем самым иронически обыгрывается мнемоническая установка каталогов и гарантируется незабываемость издевательского перечня.

На противоположном полюсе находятся эпиграммы, где конкретные имена заменяются звездочками, но прочитываются более или менее прозрачно, то есть строятся по интерактивному принципу загадки, педалирующему текстуальную сторону дела. Таким было, например, «Собрание насекомых» (1830), опять-таки публиковавшееся Пушкиным с

астерисками, число которых соответствует числу слогов:

Вот ** — божия коровка,

Вот **** — злой паук,

Вот и ** — российский жук,

Вот ** — черная мурашка,

Вот ** — мелкая букашка и т. д.

<…> [З]вездочки суть воплощенная неоднозначность: читателю приходится угадывать, кто есть кто, подставляя вместо астерисков разные имена.

([Пильщиков 2007: 73]; в позднейших изданиях

это соответственно Глинка, Каченовский, Свиньин, Олин, Раич)

Отмечу, кстати, овеществление каталога — в виде энтомологической коллекции:

Мое собранье насекомых

<…>

Опрятно за стеклом и в рамах.

Они, пронзенные насквозь,

Рядком торчат на эпиграммах.

IV

1

Следующим мы рассмотрим преимущественно женский список, на этот раз из лирического стихотворения — «Баллады о дамах былых времен» Франсуа Вийона (ок. 1460)^[716]. «Баллада» неоднократно переводилась на русский язык, но ни один из переводов не отдает должного ее каталогическим достоинствам: имена дам переставляются, опускаются, добавляются переводчиком от себя, так что общее их число никогда не соответствует вийоновскому^[717]. Приведу довольно близкий к оригиналу перевод Брюсова, с добавлением в него строчки из версии Ф. Мендельсона, восполняющей одно отсутствующее имя.

Скажите, где, в стране ль теней,                            Где

Бланка,

лилии белей,

Дочь Рима,

Флора,

перл бесценный?                      Чей всех пленил напев сиренный?

Архиппа

где?

Таида

с ней,

Алиса? Биче? Берта

? — чей

Сестра-подруга незабвенной?                                  Призыв был крепче клятвы ленной?

Где

Эхо,

чей ответ мгновенный                              [Где

Арамбур,

чей двор в Майенне?]

Живил, когда-то, тихий брег,                                 Где

Жанна,

что познала, пленной,

С ее красою несравненной?                                     Костер и смерть за главный грех?

Увы, где прошлогодний снег?                                  Где все,

Владычица вселенной

?

                                                                              Увы, где прошлогодний снег!

Где

Элоиза,

всех мудрей,

Та, за кого был дерзновенный                                 О

государь

! с тоской смиренной

Пьер Абеляр

лишен страстей                                  Недель и лет мы встретим бег;

И сам ушел в приют священный?                              Припев пребудет неизменный:

Где

та царица

, кем, надменной,                              Увы, где прошлогодний снег!

Был

Буридан,

под злобный смех,

В мешке опущен в холод пенный?

Увы, где прошлогодний снег!

Перебор женских имен, с которыми связаны легендарные — исторические и литературные — сюжеты о любви, страданиях и смерти, сохраняет регулярную перечислительную структуру списка. Нарративизируется она рефренной серией вопросов (Где…?), создающих как бы ситуацию переклички (= устного оглашения списка), и ответов вопрошателя самому себе в форме риторических вопросов (Увы, где…?). Вопросительная форма работает на вовлечение адресата/читателя/слушателя и на повышение убедительности дискурса, скромно подаваемого в формате горестного раздумья, а не окончательного вердикта.