Я не спортсмен-рыболов, не имею понятия о правильном спортивном ужении и, с точки зрения настоящего рыболова, кажусь совершенным профаном. Это все равно, что здешнего охотника заставить изучать правила стрельбы по мишеням и руководствоваться ими. Я уверен^ что он не попадет больше ни в одного зайца. Мы не думаем ни о каких правилах стрельбы, просто стреляем - и попадаем. Точно так же обстоит и с рыбной ловлей. Мы ловили массу рыбы, только не по спортивным правилам. Впрочем, я хотел бы посмотреть как спортсмен-рыболов справился бы с рыболовными принадлежностями Хейки. У меня жердь чуть не вырвало из рук. Она не гнулась, леску заело, а ролика на ней вообще не было.

Несмотря на это, мне удалось завести лосося в одну мелкую бухточку и подтянуть к берегу. Конечно, при этом я весь промок и перепачкался, потому что поединок длился почти полчаса. Но это ничего не значит, потому что сырость мне никогда не была страшна. Зато я был доволен, что поймал такого лосося. Продев палку под жабры, я взвалил его на спину и отправился домой. Хейка не удивился, не похвалил меня и воспринял как нечто само собой разумеющееся, что человек пришел с лососем. Если бы я ничего не принес, он тоже не удивился бы. В подобных случаях человек Хейкиного склада не проронит ни слова.

На следующее утро прибыл Микко, зять Хейки, хороший парень и дельный поселенец. Он приехал за рыбой на двуколке. На плечах у него была желтая накидка, потому что еще шел дождь, под ней синяя куртка и на ногах высокие финские сапоги. Его лошадь была среднего роста, обыкновенный деревенский конь, не требующий большого ухода.

- Что нового? - спросили мы после первых коротких приветствий.

- Затяжной дождь,- отрезал он.

Неужели дождь действительно затянется на недели? Это меня не устраивало, потому что в плохую погоду я предпочитал искать убежище в доме, чтобы обрабатывать собранный материал.

Хейка вынимал сети. Я был вместе с ним и медленно греб, в то время как Хейка бросал в лодку сети и рыбу. Рыбы набралось множество, преимущественно форели, которая главным образом и интересовала его.

- Не принести ли нам жертву? - подтрунивал я над Хейкой.

- Сегодня нет, Эрих, потому что погода для нас не опасна,- ответил он смеясь.

- Мы можем перевернуться, подплывая к берегу.

- Не по моей вине. Но если это для тебя важно и ты хочешь заснять на кинопленку, давай пожертвуем твоего лосося.

С этим я не был согласен, а потому жертвоприношение не состоялось.

Несмотря на это, мы возвратились благополучно, хотя и изрядно промокли.

- Пойдем с Микко домой? - спросил Хейка, высказывая вместе с тем и мои мысли.- Как только станет лучше, мы сможем вновь отправиться в тундури, чтобы тебе начать киносъемки.

Хейка был добрейшим человеком, отказавшимся от работы и заработка, чтобы помочь мне. От меня он получал немного, потому что не хотел ничего брать.

Как только чужой человек перестает быть чужим среди этих людей, он может получить от них все. Даже для научной работы находится у них полное понимание, и многие ученые уже пользовались их бескорыстной и дельной помощью. Лишь изредка случалось, что они видели во мне иностранца и за все требовали двойную цену; тогда даже за хлеб и сливочное масло я должен был платить дороже. Когда мы в жестокую стужу ездили на оленях и вынуждены были ночевать в разных местах, часто люди почти с обидой отказывались от платы, а на государственных постоялых дворах за ужин, ночлег и завтрак мы платили в переводе на немецкие деньги всего около одной марки. Мы считались проезжими местными жителями. С мотоциклом дело выглядело иначе. Тарахтящий на мотоцикле турист приносит доход. Но и в этом случае цены не были чрезмерно высокими.

Микко тоже видел во мне друга, с которого нельзя драть шкуру. Поездка с ним мне ничего не стоила и так как он узнал от Хейки о цели моей поездки, то решил вместе со мной сходить к одному настоящему охот-нику на медведей, у которого я смогу фотографировать этих зверей на кинопленку, как кошек дома. Ему доставляло удовольствие предпринять со мной небольшую прогулку.

Вечером мы заперли избушку, натянули повыше голенища сапог и пошли следом за лошадью, которая и без вожжей находила дорогу домой.

Чтобы пройти немного лесом, нам не нужна была солнечная погода. Микко даже был рад дождю, потому что во время дождя он все равно не мог работать в поле и из-за «маленькой прогулки» не терял времени. Хейка не хотел идти с нами. Мы простились с ним коротко и сердечно, как принято у северян.

- Прощай, Хейка, и спасибо за компанию!

- Счастливого пути, Эрих, спасибо за то же самое!

Мы разошлись не оглядываясь.

Сначала ехали на почтовой автомашине. Иногда на этой машине едут только для того, чтобы навестить соседа, потому что это все-таки двадцать километров. Здесь почтовая машина - исключительно удобное и дешевое средство сообщения. Мы проехали восемьдесят километров.

Если в Германии проедешь восемьдесят километров, то минуешь несколько городов и много деревень, в то время как здесь попадается лишь несколько поселков, в которых от двух до десяти домов, а иногда просто две или три избушки. Когда поселенец говорит, что его сосед болен, то он имеет в виду человека, живущего от него в пятидесяти километрах. За покупками нам с женой приходилось бегать за шестьдесят километров, что составляет сто двадцать километров туда и обратно. Мы считали это вполне нормальным.

- Где живет этот старый медвежатник? - спросил я Микко.

- Совсем недалеко,- ответил он,- должно быть, километров восемьдесят на автобусе и километров сорок в лес.

Да, это было не особенно далеко.

Мы шли налегке и несли лишь один рюкзак, оставив все остальное в доме Микко, Так было идти чудес-но, тем более что Микко был внимателен ко мне - медленно ходящему «городскому человеку». По его подсчетам мы проходили «всего лишь» по шести километров в час. Я не постеснялся объявить этот шаг достаточно быстрым.

- Скажи-ка, Микко, как это ты так быстро бегаешь?- спросил я, в то время как мы шли по лесу и выбирали места, где лес был реже.

- Так,- ответил он и помчался.

- Я совсем не хотел это видеть! - крикнул я вдогонку.- Как это тебе удается, хочу я знать.- Но он не мог мне объяснить, потому что такая способность у него была врожденной. Сто раз я принимался изучать движения ног местных ходоков и всегда безрезультатно.

Дождь стихал, но воздух между деревьями был сырой и холодный. Лесная почва, напоенная водой, местами заросла мхом и была мягка, как бархат. В это время потемнело - так бывает в дождливые дни, несмотря на разгар лета. Сова прилетела, шурша в вершинах деревьев, уселась на сук и так протяжно завопила, что стало жутко, а другие птицы смолкли. Сова - владычица своей округи, ее крик нагоняет трепет на всю мелкую дичь. Свет ее не беспокоит, потому что среди лета она не может ждать темных ночей.

- Тебе уже приходилось охотиться на медведей? - спросил я Микко, усердно шагая и время от времени отмахиваясь от комаров.

- С дробовиком? Лучшего нет у меня. Нет, они мне не попадаются.

Этот Микко не любит многословия, его фразы были кратки, но метки. Он был так занят своей работой, что не находил времени для разговоров. Впрочем, с кем ему было разговаривать, когда он один работал в поле или мастерил сарай?

- Тогда ты и медведицу тоже не видел?

- Ее-то уж, конечно, нет.

- А Марбу?

- Того один раз, но только совсем маленького.

- Когда он был еще малыш и бегал за матерью?

- Нет, просто с большого расстояния. Лошадь у меня тогда понесла.

- О, а ты за ней!

- Впереди же было нельзя.

Микко посмотрел на меня и ухмыльнулся.

Мне очень хотелось узнать, как вел себя Марбу при приближении лошади, но я побоялся второй осечки и решил прекратить разговор.