Илья поворачивает голову, глядя на мускулистые руки Наполеона, и с недоверием поднимает взгляд на его лицо с выточенными, будто из мрамора, скулами.

– Да нет, я серьезно. И все эти истории с маканием головой в унитаз, бросанием в мусорное ведро и оскорблениями мне слишком знакомы. Правда в драки меня не затаскивали и к директору не вызывали, – Наполеон снова жмет плечами, постукивая пальцами по рулю. – Но это переработанный материал. В смысле мне обидно, конечно же, когда я это вспоминаю, но мозгами-то я понимаю, что сейчас все по-другому. Я уже не толстый обидчивый мальчик, а тот, кто может в случае чего и сдачи дать, – Наполеон закусывает нижнюю губу, несколько секунд жуя ее и отпуская. – Не знаю, что стало с теми людьми, но что-то мне подсказывает, что они ушли недалеко от твоих.

Илья опускает взгляд от Наполеона и отворачивается обратно к окну, упираясь в него лбом. Наполеон прав. В чем-то. Эти люди и вправду переработанный им материал, к которому возвращаться не стоит. Но Илья уже не хочет иначе. Это его последнее дело. И хотя бы его он должен завершить без мыслей о том, что могло бы быть иначе, там, где-нибудь, в параллельной вселенной.

– Я ни разу не видел тебя в школе, – вполголоса произносит Илья. В детстве ему казалось, что весь мир ненавидел его одного. И, видимо, в упор не замечал, что это было повсеместно.

– Я рос не здесь, – Наполеон щелкает стереосистемой, включая радио, из которого начинает литься бархатный голос Пресли. Он вместе с запахом мяты, застывшим в машине, действует почти усыпляюще. – Я, наверное, навязчивый, да?

Илья мотает головой, посмотрев в сторону Наполеона, продолжающего стучать пальцами по рулю. Его настроение меняется каждые несколько минут. И Илья уже просто не успевает понять, когда Наполеон расстроен, а когда готов горы свернуть. Наполеон в принципе странный.

– Я второй день гоняю тебя подвозить меня ко всяким людям. Это скорее я навязываюсь.

Наполеон улыбается, и Илье становится немного легче.

– Я не против. Это все равно лучше, чем торчать в школе, – он поворачивает к нему голову и облизывает губы, чтобы заговорить снова. – Завтра тебе тоже куда-то надо?

Илья кивает, усмехнувшись, и поднимает руку вверх.

– Ты не обязан меня подвозить. Ты не водитель.

– Я уже вызвался, – Наполеон улыбается, щелкая пальцами по раскрытой ладони мужчины. – Так что не переживай. Подойдешь завтра к школе?

Илья кивает, с облегчением думая о том, что ему действительно повезло со спутником.

Наполеон уезжает, оставляя его возле гостиницы ровно в половину седьмого. Илье кажется, что Наполеон понимает его как никто другой. Если он не врет, то он такой же неудачник, как и он сам. Это успокаивает Илью и в некоторой степени заставляет поверить в то, что в его жизни не все так плохо. Удивительно даже, как быстро может меняться мнение о человеке, который, казалось бы, был одной крови с тем, кто превратил твое детство в ад.

В номере Ильи стоит полумрак. Он щелкает выключателем, но светлее не становится. Хотя этого хватает на то, чтобы, присев на кровать, вычеркнуть еще один пункт карандашом.

Илья думает о том, во что превратился Джереми. В детстве, в школьное время он не был красавцем, но он был похож на человека. Из плоти и крови. Живого человека, с какими-то мыслями и целями, пусть совсем размытыми и неправильными. Но теперь он был похож на живой скелет, держащийся лишь на алкоголе и ненависти ко всему живому.

Илья думает о том, кем стал мистер Хаггинсон. Его родной племянник не считает его адекватным человеком, а сам он живет, запершись в четырех стенах, глухой и озлобленный. Мистер Хаггинсон оказался его кошмаром наяву, кошмаром о том, кем может стать человек в старости. И от этого Илье не по себе. Чертовски не по себе.

Илья даже боится представить, что он узнает дальше. Почему вообще жизнь лепит из одного человека совершенно другого с возрастом.

С другой стороны, бывают и хорошие преобразования. Если верить Наполеону, он стал тем, кем и хотел. Может быть, и не во всем, но, по крайней мере, в его физической форме не сможет теперь усомниться никто.

Илья невольно усмехается, падая затылком на кровать. Хочется есть, а с самого утра в нем только яичница с беконом, купленная в столовой, да каша. Но вставать и идти куда-то слишком лень.

Илье кажется, что он снова слышит эту песню, игравшую в машине, лобовое стекло которой разрезали золотые лучи вечернего солнца: «О, детка-детка, не отпускай меня, не отпускай меня никогда…», а в сознание закрадывается запах мяты и едва уловимого одеколона Наполеона. И это успокаивает, это выветривает все неприятные мысли о детстве, о Джереми, о Хаггинсоне. О нем самом.

Илья думает о том, что очень хочет попробовать чай с мятой, и закрывает глаза, кладя сверху на лицо руку.

========== Пункт третий ==========

will

– Эй, я принес тебе немного еды из дома.

Илья поворачивает голову и смотрит на Наполеона, протягивающего ему контейнер и термос.

– Что? Я ни разу не видел, как ты ешь, так что тебе не помешает.

Илья опускает взгляд на контейнер и молча забирает его из рук Наполеона, ставя себе на колени, берет термос и открывает его, прижимая к носу, поднимает взгляд. Пахнет мятой. Илья осторожно пробует содержимое термоса, и его брови медленно поднимаются вверх. Чай – остывший, но запах мяты – стойкий. Илья невольно усмехается, вспоминая, как только вчера думал об этом. Забавно.

Кажется, это называют родством душ.

Илья открывает контейнер и видит в нем рис с мясом. Еще теплый. И отчего-то становится совсем хорошо. Илья невольно улыбается, поднимая взгляд на Наполеона, пожимающего плечами, мол, ничего особенного.

– Ты меня постоянно угощаешь кофе, а сам ничего не ешь. Вот я и подумал, что голодным тебе таскаться по гостям нечего. От этого, знаешь ли, думать начинаешь хуже.

Илья берет пластиковую ложку, лежащую сбоку в контейнере, и начинает есть, немного ссутулившись.

– Я думал, я угощаю тебя кофе за то, что ты подвозишь меня.

Наполеон только смеется, опираясь спиной о свое сиденье и рассматривая жующего Илью. Сегодня заметно прохладнее, но и Наполеон, и Илья сидят в той же одежде, что и день назад.

Илья расправляется со своим обедом меньше чем за пятнадцать минут и допивает чай минутами позже. Он не знает, готовил ли Наполеон все самостоятельно, купил ли в магазине или взял у родственников, но было вкусно. Действительно вкусно. По крайней мере, урчащий от скудного гостиничного завтра желудок понемногу утих.

– Спасибо, что угостил, – Илья вытирает губы и протягивает Наполеону контейнер и пустой термос. Наполеон коротко улыбается ему, беря все из рук и убирая вниз, за сиденье.

– Обращайся, голодающий, – он вытягивает руку и дергает какой-то рычаг у сиденья Ильи, заставляя его откинуться назад, легко ударившись затылком о заднее сиденье. Наполеон откидывает и свое, довольно улыбаясь и глядя на недоумевающего мужчину рядом. – После еды нужно отдохнуть. А твои странные люди никуда не убегут.

Илья отворачивает от Наполеона голову и неуверенно кивает. Все так. Все наверняка именно так. Его очередной пункт в списке никуда не денется.

Закрывая глаза, Илья тихо выдыхает. От чая в грудной клетке и животе тепло, а после вкусного мяса с рисом клонит в сон. Наполеона не волнует, что его машина стоит на школьном дворе, а если это не волнует его, то с чего должен волноваться Илья? Подумав об этом, он усмехается и ерзает, устраиваясь поудобнее.

Илье хорошо. Словно произошедшее за последние пару дней – его дурные сны. Прохладный ветер, дующий со стороны приоткрытого окна, оставляет после себя мурашки на руках и шее, а солнечный свет, все такой же теплый, касается открытых участков кожи через лобовое стекло. И спокойно. Так спокойно, как после прогулки по весеннему лугу. Пусть Илья и никогда не гулял по нему, он уверен, что ощущения наверняка схожие.