Старость у Ильи плотно закрепилась в сознании ассоциацией с учителями. Даже когда он вырос, когда узнал, что некоторые его знакомые стали учителями, когда знакомился с ними на редких мероприятиях, он все равно не мог от нее избавиться. Наверное… Нет, не наверное. Все точно началось из-за мистера Хаггинсона.

Казалось, мистер Хаггинсон преподавал английский язык с самого момента сотворения мира. Казалось, этот человек родился старым. Он напоминал Илье старого бассет-хаунда с его неестественно обвисшими верхними веками, большими мешками под глазами и сморщенной кожей. Он напоминал неудачную карикатуру из детской книжки про собак. И был одним из тех, кого Илья возненавидел с самого детства.

Худшее чувство, думает иногда Илья, это ненависть. Не неприязнь, а настоящая жгучая ненависть, которая доводит до истерики и желания схватить отцовское ружье и расстрелять человека. Мистер Хаггинсон вызывал именно ненависть.

Илья не мог избавиться от русского акцента до десяти лет. И до десяти лет он выслушивал на каждом занятии по английскому то, что он никогда не сможет жить среди американцев, никогда не научится нормально произносить фразы, никогда не сможет грамотно выстраивать предложения. Вообще-то, в классе многие не умели ничего из вышеперечисленного, но докапывались только до Ильи. На каждом уроке его вызывали к доске и высмеивали каждую неправильно написанную букву. А если тебя высмеивает учитель, то вряд ли хоть кто-то из учеников будет воспринимать тебя всерьез. Дети, думает Илья, самые жестокие существа. Порой их жестокость достигает колоссальных размеров. Такую жестокость во взрослой жизни назвали бы преступлением против личности. Но в детстве это называют «он еще ребенок, это они играются». Мать всегда говорила, что мистер Хаггинсон просто хочет, чтобы Илья поскорее выучил язык. Но даже когда Илья избавился от акцента, нападки не прекратились, а лишь стали агрессивнее.

Ребенка очень легко сломать. И Илье казалось, что его начали ломать еще с детского сада. Еще с переезда в Америку. Ему стоило всего-навсего заселиться в доме этого чертового города, и процесс пошел.

Илье тридцать лет. И он упорно не может вспомнить ни один светлый момент своей жизни.

Старая школа пропахла плесенью, хлоркой и свежей краской на стенах. Ремонт в самом разгаре, пока дети отдыхают на каникулах. Илья идет по коридору, глядя себе под ноги на потертый паркет, который не меняли, кажется, с самого основания школы. Илья помнит каждый угол, каждый поворот и каждый кабинет. Но это не отдает ностальгией в сердце. Скорее, одним раздражением.

Илья останавливается возле кабинета, в котором всегда проходили уроки английского, и заглядывает внутрь, не переступая порог. Сине-зеленые стены с трескающейся штукатуркой перекрасили в бледно-голубой цвет, а напротив окна появилась большая доска. Теперь доски занимали примерно две трети кабинета. Стол, за которым когда-то сидел мистер Хаггинсон, тоже заменили. Приличнее он не стал выглядеть, но, по крайней мере, появилась надежда, что в его ящике не было клопов.

Как ни странно, кабинет не наталкивает на воспоминания о том, что мистер Хаггинсон делал. Мозг Ильи справляется с подобным и без четырех стен перед глазами.

Илья не сразу доходит до кабинета директора. Теперь в приемной перед ним за столом просиживает штаны не пожилая миссис Джонс, а мужчина, судя по всему, немногим старше или младше Ильи. Он лежит, накрыв лицо книгой и сцепив ладони на животе. Илье всегда казалось, что в школу идут работать только неудачники или люди, ненавидящие других людей. Судя по всему, этот парень был и тем, и другим.

Стоя у него с минуту, Илья решает того не тревожить и стучится в обитую чем-то вроде дешевой кожи дверь с металлической табличкой, только после чего входит в кабинет.

Миссис Гилман проработала в этой школе порядка сорока лет и, говоря откровенно, выглядела не так плохо. То ли дело было в том, что она неведомо откуда находила деньги на операции, то ли ей просто повезло с генетикой. Это как-то не сильно волновало Илью.

У людей, знаете, есть такая странная привычка. У подавляющего большинства точно. Особенно у тех, кто в возрасте. При виде старых знакомых почти театрально взмахивать руками, натягивать широкую улыбку на лицо и восторженно лепетать о том, как же этот самый знакомый изменился до неузнаваемости. Даже если этого самого знакомого они попросту не помнят.

Но, то ли к счастью, то ли нет, Илью забыть было сложно. Преимущественно из-за того, что у директора в кабинете он проводил чуть ли не все время своего обучения. Но миссис Гилман, как порядочная директриса, с оханьем порхая вокруг него и говоря о том, как Илья вырос, делает вид, что совершенно не помнит того, как его приводили за ухо в кабинет за очередную ссору с учителем или драку. Она едва достает ему до плеч, и потому Илья присаживается, чтобы не смущать женщину своими двумя метрами роста.

– Нет, ну как ты вырос! – она повторяет это, кажется, уже в тридцать девятый раз.

Миссис Гилман опускается за новенький стол из какого-то, видимо, дорогого дерева, который больно выделяется на общем фоне неприметного кабинета. Миссис Гилман всегда говорила, что все деньги вкладываются в школу, но любому идиоту было ясно, что мир еще не знал ни одного начальника, который не забирал бы большую часть прибыли себе в карман. Особенно, когда речь касается единственной школы во всем городке.

– Давно ты нас не навещал.

– Переехал в другой город.

Илье некомфортно. Он пришел, чтобы узнать всего одну вещь, но видит, что так сразу ему никто ничего не скажет. Таковы, знаете ли, правила всех старых знакомых. Пока ты не пройдешь их допрос, не получишь право на свои вопросы. Это как квест. Самый скучный квест в мире.

Допрос чаще всего стандартный и его вопросы может предугадать любой, кто хоть раз контактировал с подобными людьми.

– Ну, славно-славно, а куда, если не секрет?

– Бостон.

– О… – рот миссис Гилман вытягивается в форме овала, и она медленно кивает головой, глядя неотрывно Илье в глаза, словно он только что сообщил, что ее внучка залетела от него, а не то, что он живет в другом городе. – Это очень хороший выбор. Очень.

– Да, я знаю, – Илья терпит. Нужно лишь подтолкнуть эту старуху к теме.

– И работа, наверное, хорошая. Стал архитектором, да? Как и планировал? Сколько уже чертежей создал? Наверняка уже весь Бостон застроен твоими зданиями.

– В зоомагазине. Убираю за животными дерьмо, – Илья на несколько секунд закрывает глаза и тяжело вздыхает, внезапно ощущая жгучее желание затянуться. В заднем кармане джинсов лежит уже помятая пачка сигарет, купленных по дороге, и Илья пытается вспомнить, сколько их у него осталось.

Он открывает глаза и видит, что миссис Гилман мнется, не зная, что ей ответить. Наверняка мысленно называет его куском дерьма, так ничего и не добившимся. Илья и не скрывает, что она права. Уже нет смысла это отрицать. Долбаный зоомагазин был его первой и последней работой со стабильным заработком.

– Вы не знаете, где сейчас мистер Хаггинсон? – Илья использует повисшую паузу. Лучше прервать ее своим вопросом, чем дать возможность старухе продолжить дурацкий допрос.

– Ах, мистер Хаггинсон…

– Учитель английского. Преподавал у моего класса.

Лицо миссис Гилман снова вытягивается, а глаза раскрываются так широко, словно собираются выпрыгнуть из орбит. Илья невольно представляет, как два глазных яблока выпрыгивают из глазниц, снося с переносицы директрисы очки, падают вместе с ними на стол и, подпрыгивая, как попрыгунчики из автоматов его детства, ускакивают под шкаф с документами. Илья невольно усмехается этой мысли, думая, что если бы у него было хоть немного таланта, он бы обязательно нарисовал карикатуру.

– Ах, точно, мистер Хаггинсон, да-да-да, помню-помню… – взгляд миссис Гилман мечется из угла в угол, словно этот вопрос застал ее врасплох. А Илья только сдержанно улыбается. Он знает, что она прекрасно поняла, о ком шла речь. Илья слишком часто приходил в этот кабинет с этим кретином за спиной. – Он уже лет десять как здесь не работает. А что, хотел повидаться?