Илья разворачивается и выходит из дома быстрым шагом. К черту все. Поздно уже бросать курить, он и так одной ногой в могиле. И Илья затягивается, трясущимися руками закрывая огонек зажигалки «Зиппо» от ветра. К черту все. И этого урода к черту.

На обратном пути Наполеон не говорит ни слова. Только интересуется перед тем, как завести машину, куда нужно ехать, и после этого даже не открывает рот. Он даже не смотрит на Илью, отвернувшегося к окну и уткнувшегося в него лбом. Все было не так. Все было совершенно не так, как он хотел. Ему уже не восемь лет, а это означает, что плакать из-за подобного он попросту не имеет права. Но нос до боли колет от несправедливости и собственного бессилия. Оттого, что его план по освобождению души перед смертью не ладится уже в самом начале.

Наполеон заговаривает только тогда, когда останавливается возле гостиницы «У Аманды», когда вылезает из машины и упирается в ее крышу локтем, глядя на докуривающего четвертую за этот час сигарету.

– Эй. Мне жаль, что так получилось.

Илья отмахивается, не поднимая на него взгляд, и сжимает сигарету во рту губами крепче.

– Все в порядке, – он повторяет себе эту фразу, сжимая и разжимая кулаки, не разжимая зубов. Повторяет эту фразу уже в сотый раз за час. Он просто воспринимает все слишком близко к сердцу.

Сука.

Наполеон обходит машину, приближаясь к нему, и берет сжатый кулак Ильи, кладя поверх него свои пальцы с кольцом на мизинце. Он смотрит ему, дымящему, в глаза, и говорит ровным, спокойным голосом:

– Он всегда был придурком. Если тебе станет легче, со мной он обращался не лучше. Только мне повезло больше, потому что он не позорил меня при всех, – его пальцы сжимают кулак крепче. – Так что прекрати так убиваться из-за параноидального старика. Таких уродов ты еще встретишь в жизни.

Наполеон отпускает его кулак, возвращаясь к водительскому месту в машине, а Илья все еще ощущает, насколько горячая была у него ладонь. Илья опускает взгляд на свой все еще сжатый кулак и разжимает его, разминая пальцы, словно впервые их видя.

– До скорого, – Наполеон заводит машину, поднимая взгляд. – Если что, ты знаешь, где меня искать.

Илья медленно кивает, вытаскивая сигарету изо рта. Наполеон и вправду обладает каким-то магнетизмом. Этого отрицать он не мог при всем желании. Подойдя к машине, Илья стучится костяшками в закрытое окно, дожидаясь, пока его стекло опустят, и, поднимая взгляд, произносит вполголоса следующее.

– Я зайду за тобой завтра?

Наполеон склоняет голову вбок, глядя на него, и поднимает уголки рта, кивая.

– Хорошо. Завтра отпрошусь пораньше. Не скучай, большевик.

Илья смотрит на удаляющуюся за угол машину и тихо цокает языком. «Не большевик, – думает он. – А коммунист, по словам твоего дядюшки».

Илья сплевывает в сторону, выкидывает сигарету в урну и заходит в обветшалую гостиницу.

Илья поджимает под себя ноги, закрывая глаза. Сквозь неплотные шторы на окне в комнату бьет свет от фонаря, расположенного слишком близко к гостинице. Илье кажется, что в его комнате пахнет плесенью, но он старается не обращать внимание на запах так же, как и на то, что вода очень громко шумит в трубах ванной.

На прикроватной тумбочке лежит раскрытый блокнот, на странице которого вычеркнута красным цветом первая строчка списка. Карандаш, затупившийся и требующий заточки, лежит, как обычно, рядом.

В ушах у Ильи гудит, как если бы где-то рядом только что пронесся поезд. И на душе паршиво. Он шмыгает носом и сжимает свои плечи, уткнувшись лицом в слишком тонкую для комфортного сна подушку.

И ему уже ни черта не хочется.

========== Пункт второй ==========

happiness

Илья почти удивлен, когда узнает, что в небольшой, казалось бы, гостинице, есть не только своя столовая, но еще и целая довольно большая комната для развлечений, в которой находятся старые игровые автоматы, дартс, шахматные доски, настольный теннис и даже бильярд. И все это удовольствие бесплатно. Кроме, конечно же, игровых автоматов, возле которых появляются разве только редкие подростки. Постояльцев на удивление много, и, как обнаруживает Илья, почти все комнаты сданы. Даже удивительно, сколько желающих оказаться в самом скучном городе Америки. Флаг им в руки, что еще сказать.

Дротики для дартса слишком тупые для того, чтобы держаться на доске, обитой тонкой тканью. Илья рассматривает пластиковые дротики и сильно сомневается в том, что они и доска появились из одной коробки. По правде говоря, он бы не удивился вовсе, если бы вдруг узнал, что все находящееся в комнате, расположенной в подвале гостиницы, это старые вещи владельцев.

Илья бросает еще один дротик, который с тихим стуком отлетает от доски и падает на пол, к трем другим. В детстве у него был дартс. Недорогой, купленный матерью на одной барахолке, устраиваемой раз в месяц одним магазином. Илья добросовестно тренировался, ежедневно обстреливая доску дротиками. И представлял, что кидается совсем не пластиковыми игрушками с тонкими иголками, а настоящими ножами. И попадает не в пластиковую разноцветную доску, а в голову Джереми. Сукиного сына Джереми, ублюдочного урода, вгонявшего еще один гвоздь в крышку гроба детства Ильи.

Дети – жестокие существа. Колоссально жестокие. И это знают все. Так было и будет всегда. Жестокость детей – одна из излюбленных тем в искусстве, обсуждаемая веками. Но, почему-то, взрослые предпочитают делать вид, что это существует только в параллельной вселенной, никак не в их настоящей реальности. Избили в школе? Вероятно, ты сам нарвался. Издеваются? Ну, ты просто неправильно понял. Довели до истерики? Ты воспринимаешь слишком близко к сердцу. А самый отвратительный момент наступает тогда, когда ты понимаешь, что за тебя никто не вступится. Что твоя самозащита лишь раззадорит тех, кто начал травлю. Никто не вздумает заступиться за тебя, когда тебя гнобит даже преподаватель. Если взрослые так поступают, то почему, собственно, не могут дети?

Илья бросает новый дротик. Джереми был хуже других. Ему не нужен был мистер Хаггинсон для того, чтобы находить причины для ненависти к нему. Ему было достаточно того, что Илья существует и ходит в одну школу с ним.

Илья сжимает дротик пальцами и бросает его сильнее, отчего тот отскакивает дальше остальных. Он прекрасно помнит, как высокий худощавый старшеклассник таскал его за волосы. Он прекрасно помнит то, как этот старшеклассник при всех вываливал ему на голову обед с подноса. Прекрасно помнит, как у него забирали деньги. Прекрасно помнит, как ему разбивали лицо о стену, а потом, в кабинете директора, заявляли, что драку начал сам Илья, а после сам разбивал себе лицо. Прекрасно помнит, как его гоняли к школьному психологу несколько раз в месяц, чтобы объяснить, что это он, Илья, слишком агрессивный для ребенка и что его следует перевести в класс для малолетних преступников. Прекрасно помнит, как его мать вызывали на ковер к директору, чтобы мамаши Джереми и его дружков высказывали ей все, что они думают про ее драчливого сына, которому самое место в колонии для несовершеннолетних. Он помнит, как ублюдок Джереми позорил его перед всей школой, но никто так ни разу и не вздумал встать на его сторону. Единственный раз ему помогла одна девочка из параллельного класса, новенькая, Мэгги Колтман, которая отдала свой платок Илье после очередной драки, чтобы он мог прижать его к разбитому носу. Потом, конечно же, ей открыли глаза на правду о том, кому она помогла, и мимолетное общение больше никогда не повторялось.

Дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Илья с глухим рыком швыряет дротик в доску, и тот вонзается в нее почти наполовину. У него снова трясутся пальцы. Он думал, что навсегда расправился со своими нервными срывами, но они то и дело грозились повториться при любой удобной возможности.

Илья ощущает себя жалким. Чертовски жалким и убогим человеком, который скатился на самое дно и обвиняет всех вокруг в этом. Но далеко не из-за того, что сам он ангел. Он уже достаточно винил себя в слабости, достаточно долго занимался самобичеванием и был почти уверен в том, что заслуживал отдыха в виде переваливания ответственности на чужие плечи. А он просто неудачник. И не оспаривает это. И не оспаривал никогда.