– А давно у него так? – у Ильи хриплый голос, как если бы он за раз выкурил всю пачку сигарет. – Ну, у мистера Хаггинсона.

Наполеон поворачивает голову, продолжая перебирать пальцами по рулю, отворачивается и пожимает плечами.

– Ну, немного того он был все время, которое я его помню, – он говорит почти с неохотой, словно Илья спрашивает очевидные вещи. И слегка морщит нос при разговоре. – А так хуже ему стало лет пять-шесть назад. Не помню точно.

Илья кивает и отворачивает голову, роясь в карманах. Ему снова хочется затянуться. Он вытаскивает пачку и протягивает ее Соло, вежливости ради. А тот качает головой, все еще морща нос.

– Хуже всего, когда у него начинается паранойя. Вообще, знаешь, мне почему-то кажется, что у него шизофрения, – Наполеон говорит прямо, будто это в порядке вещей. Илья закуривает, опуская окно, и вздыхает. Видимо, у мистера Хаггинсона не все в порядке было еще и с семьей. – Однажды ночью он позвонил мне и начал орать о том, что его дом окружили коммунисты. Типа они ходят за ним по пятам, а ночью подкрадываются и окружают со всех сторон, – Наполеон усмехается, и Илья отводит взгляд в сторону. – В общем, все по Кингу.

– И вы не пробовали его на лечение отдать?

Наполеон переводит взгляд на него, медленно поднимая одну бровь, и даже сквозь темные стекла очков Илья ощущает, как тот почти насмешливо на него смотрит. И от этого становится еще неуютнее.

– Пробовали, как же. В итоге ему прописали таблетки, из-за которых его паранойя только усилилась. А врач сказал, типа это все из-за старости. Ага, как же, – Наполеон отворачивает голову. – В моем детстве он был таким же, если не хуже.

Илья кивает, думая, что даже знать не хочет о том, каким этот урод был когда-то давно. Илья тихо вздыхает, опуская взгляд на сигарету. Он был уверен, что покупал куда более крепкие, и теперь отчего-то ощущает себя обманутым. Словно это не он до этого выкурил другую половину пачки и ничего не заметил. Он цокает языком и выкидывает сигарету в окно. Давно пора бросить курить.

Дом мистера Хаггинсона не напоминает зарисовку из детских страшилок, он даже не выглядит жутко. Слишком обычный и слишком небольшой дом, расположенный среди подобных, выставленных в ряд. Такие часто появляются на фотографиях, с помощью которых хотят сделать хорошую рекламу города для редких туристов. И, насколько Илье не изменяла память, большая часть из этих домов сдавалась в аренду именно им.

Наполеон припарковывает машину и выходит из нее первым, убирая солнцезащитные очки на голову. Он заламывает пальцы и жует нижнюю обветренную губу, вызывая отчего-то у Ильи опасения насчет его психического здоровья. Он не силен в медицине, но, кажется, говорят, что шизофрения передается по наследству? Вот это было бы действительно жутко.

Единственное, о чем может думать Илья, это то, что ему следует как можно скорее покончить с мистером Хаггинсоном и его странным племянником.

– Эй, дядя Лайл, я пришел!

Илья идет осторожно, словно он ступает в доме с ловушками. Типа тех, которые любят устанавливать в парке аттракционов на Хеллоуин. Ступишь не туда – и автоматическая рука скелета вылезет из-под пола и схватит тебя за щиколотку.

Стены покрыты светло-бежевыми обоями с непонятным узором, который местами скрывается за репродукциями известных и не очень картин. С картинами соседствуют и редкие фотографии, видимо, семейства Хаггинсонов. Больше всего, разумеется, его самого. Илья замедляется возле старой черно-белой фотографии, где мистер Хаггинсон еще молод, и усмехается. Он был прав. Этот ублюдок с самого детства выглядел, как старый бассет-хаунд.

– Дядя Лайл?

Илья переводит взгляд на противоположную стену, на которой расположено еще большее количество картин, между каждой из которых по одному кресту всех цветов, размеров и мастей. Даже не по себе как-то.

Илья проходит за Наполеоном в заставленную мебелью комнату и видит мистера Хаггинсона, сидящего в кресле-качалке с утренней газетой в руках. Он растолстел. Он и раньше был не худым, но теперь смотреть на него Илье становится совсем неприятно. «Как если бы бассет-хаунд переспал с шарпеем», – появляется в голове мысль, отчего он едва сдерживает смешок.

– Дядя Лайл, я ведь тебя звал, – Наполеон тяжело вздыхает, шаря по столу и нащупывая слуховой аппарат, протягивая его мужчине, сидящему в кресле и уставившемуся на Илью. Наполеон оборачивается, замечая взгляд, и улыбается. – А, это твой старый ученик, – он кладет на колени дяди слуховой аппарат и отходит в сторону.

Илья понимает, что у него дрожат пальцы. Но в этот раз уже не от волнения. А от гнева, накрывающего с головой с новой силой. Он проходил лечение у психиатра, когда был подростком. И до сих пор был уверен, что одним из основных источников его срыва был именно этот ублюдок. Илья делает несколько шагов навстречу к мужчине и протягивает ему ладонь, не скрывая дрожи в ней, которую замечает и Наполеон, медленно и выразительно поднимающий одну бровь.

– Илья Курякин. Помните меня?

Мистер Хаггинсон смотрит на него, смотрит прямо ему в глаза из-под своих опущенных век. И Илья готов поклясться, что этот ублюдок готов над ним засмеяться. Он просто сидит, не шевелясь, как восковая фигура.

Илья опускает руку, сжимая ее в кулак.

– Конечно, помните. Вы преподавали у нас английский. Несколько лет, – у Ильи дрожит голос. Обычно это ни к чему хорошему не приводило. Он был уверен, что обойдется разговором. Он же, черт возьми, человек, а не животное. Но теперь весь накопившийся гнев, вся его ненависть, жгущая нутро все двадцать с лишним лет, рвутся на свободу. – И я пришел только узнать. Почему именно я.

Он смотрит на мистера Хаггинсона и ждет от него хоть чего-то. Ответа, жеста, чего-нибудь. Но мистер Хаггинсон лишь смотрит на него, подняв уголки рта, создавая вокруг него еще больше морщин.

И вот тогда терпение Ильи иссякает. Он хватает чертов слуховой аппарат, запихивая его в ухо мужчине, и наклоняется, шипя сквозь стиснутые зубы, так что на лицо бывшего учителя брызжет слюна:

– Какого черта вы докапывались только до меня? Чем я таким выделялся на фоне всех остальных учеников, что все те годы вы выставляли посмешищем только меня? – Илья несдержанно и импульсивно трясет мужчину за плечо. – Давай, ублюдок, я знаю, что ты слышишь меня. Ответь, сука, какого хрена это был я?!

– Илья, – Наполеон сжимает его плечо пальцами достаточно крепко для того, чтобы почувствовать боль. – Прекрати сейчас же.

Илья резко выпрямляется, когда бывший учитель начинает кашлять, и это на несколько секунд отрезвляет его. Наполеон хлопает мужчину по спине, глядя на Илью исподлобья уже настороженно и почти дико. И Илья может его понять.

– Вот ком… – мистер Хаггинсон хрипло бормочет себе что-то под нос, и Илья сжимает руки в кулаки, на всякий случай держась немного подальше. Не хватало еще прибить его ненароком. – ..мунисты… Проклятые.

Илья хмурится, поднимая взгляд на Наполеона, взгляд которого становится обычным, руки которого гладят плечи дяди, продолжающего бормотать себе под нос.

– Вот об этих коммунистах я тебе говорил, Лео, об этих, – он снова кашляет, и Илья презрительно фыркает, откидывая голову назад.

Этот старик выжил из ума. Наполеон был абсолютно прав. У Ильи щиплет глаза и колит в носу. Это несправедливо. Это, мать вашу, несправедливо. Он проехал несколько сотен миль не ради того, чтобы вот так закончить, толком и не узнав, за что ему разрушили детство.

– Треклятые коммунисты, чтоб их всех, собачьи дети…

Илья опускает голову, глядя на старика. Он видит, как виновато на него смотрит Наполеон, словно он нес ответственность за сумасшествие своего дяди. Он помнит, как мать всю жизнь учила его уважать старость. Он и уважал. Всю жизнь. Но теперь, когда его нос щиплет от обиды и бессильной злобы, единственное, что он может, это медленно, поочередно приставить к лицу бывшего учителя английского два длинных средних пальца, с глухим рыком выдыхая: «Пошел. Ты. Сукин. Сын».