Со времени их безумного ланча он прогуливался бесцельно, стараясь привести в порядок мысли о том, что было в печенье.., или показалось, что оно там было. Он думал, что скорее всего ничего оттуда не вылезало. Это была групповая галлюцинация, вызванная всеми этими дерьмовыми вещами, о которых они говорили. Лучшим доказательством того был факт, что Роза абсолютно ничего не видела. Конечно, родители Беверли тоже никогда не видели крови, которая текла из крана в ванной комнате, но это не одно и то же. Но почему?!
– Потому что мы уже взрослые люди, – пробормотал он и обнаружил, что эта мысль абсолютно нелогична и не имеет силы. Это могло быть такой же чепухой, как детская считалка.
Он пошел дальше.
Я шел к Центру города, сел на скамью в парке и подумал, что видел...
Он снова остановился, нахмурив брови. Видел что?
...но это было что-то, что я видел во сне. Было ли это, было ли в действительности?!
Он посмотрел налево и увидел большое здание из стекла и бетона, которое выглядело таким модерновым в конце пятидесятых, а сейчас казалось довольно старым, даже древним. И вот я опять здесь, в этом дерьмовом Центре, -подумал он, – сцена еще одной галлюцинации. Или сна. Или еще чего-либо.
Другие видели его, как Клоуна или Прокаженного, и он легко стал играть эту роль снова. А ведь мы все легко снова стали играть наши роли, вы не заметили? Но было ли в этом что-то необычное? Он подумал, что с каждым могло бы случиться подобное, например, когда встречаются выпускники одного класса или одной школы много лет спустя – тот, кто когда-то был комиком в классе, а потом посвятил себя священству, возвратившись в прежнюю компанию и выпив пару рюмок, опять обнаружил себя в роли прежнего дурачка; или лучший ум страны, который получал всевозможные премии, вдруг начинает спорить с пеной у рта о Джоне Ирвинге или Джоне Чивере; а известный профессор математики в Корнуэльском университете обнаруживает себя на сцене с гитарой в руках, вопящим «Глорию» или «Страдающую Птичку» с веселой пьяной дикостью. Что там говорит Стрингстин по этому поводу? – «Не отступай, бэби, и не сдавайся».., но старым песням с пластинок гораздо легче поверить после приличного возлияния.
Но Ричи казалось, что прошлое, к которому они теперь возвращались, было галлюцинацией, а не настоящей жизнью.
Но ты сказал «взрослые», а сейчас это звучит глупо. Почему так, Ричи, почему?
Потому что Дерри – это безумный город, таинственный, роковой. Почему бы тебе не уехать отсюда?
Потому что все было не так просто, вот почему.
Он был добродушным ребенком, иногда вульгарным, иногда смешным, потому что это был один из путей общения с другими детьми, чтобы тебя не убил какой-нибудь Генри Бауэре или чтобы не остаться в полном одиночестве. Сейчас он понимал, что множество проблем было плодами его фантазии, а реакция у него была в десять, а то и в двадцать раз быстрее, чем у его одноклассников. Они считали его странным, таинственным, даже склонным к самоубийству, в зависимости от его поведения, а возможно, у него было просто умственное переутомление. Если, правда, постоянное умственное переутомление было простым случаем.
В любом случае все это можно было держать под контролем. Или найти выход в другом, как Кинки Брифкейс или Бафорд Киссдрайвея. Ричи обнаружил это, когда провел первый месяц в радиостанции колледжа, в основном каприза ради, стоя перед микрофоном.
Сначала у него получалось не очень хорошо – он был слишком взволнован. Но он понял, что его способности были не просто хорошими, а великолепными, и это знание вознесло его до небес в облаке эйфории. В это же самое время он начал понимать великий принцип, который двигал Вселенной, по крайней мере той частью Вселенной, которая интересовалась карьерой и успехом. Вы обнаруживаете внутри себя какого-то мечущегося безумца, который посылает к черту всю свою жизнь. Вы загоняете его в угол и хватаете, но не убиваете. О, нет. Убийство как раз и нужно этому маленькому ублюдку. Вы надеваете на него упряжку и заставляете пахать. Безумец работает, как черт, если вы держите его в шорах. А время от времени он развлекает вас шуточками. Так было на самом деле, и этого оказалось достаточно.
Он бывал смешным, да, минута смеха, но в конце концов он перерос свои ночные кошмары, которые были обратной стороной его смеха. Или думал, что перерос. До сегодняшнего дня, пока слово «взрослый» неожиданно не потеряло смысл для него. А сейчас у него было с чем справляться, или хотя бы было над чем подумать: вот об этой огромной дурацкой статуе Поля Баньяна перед Городским Центром.
Я, должно быть, исключение, которое подтверждает правило, Большой Билл.
А ты уверен, что ничего не было, Ричи? Вообще ничего?
Там, ближе к центру.., я думал, что видел!..
Острые иголки боли впились в его глаза; это было уже второй раз за этот день. Боль сжала голову, и он чуть не застонал. Потом она опять ушла, так же быстро, как и пришла. Но он почувствовал еще какой-то запах, не так ли? Что-то, что сейчас отсутствовало, но что когда-то было здесь, что-то, что заставило его думать об этом.
(Вот и я, я с тобой, Ричи, держи мою руку, ты можешь ухватиться за нее) Майк Хэнлон. Это был дым, который заставлял его глаза мигать и слезиться. 27 лет тому назад они уже вдыхали этот дым, в конце только Майк и он оставались, и они видели... Но это все исчезло.
Он подошел ближе к статуе Поля Баньяна, так же ошеломленный сейчас ее бесподобной пошлостью, как когда-то в детстве он был сражен ее размерами. Легендарный Поль двадцати футов высотой плюс шесть футов постамента стоял, улыбаясь, глядя на движение городского транспорта и на пешеходов на улице Аутер-Канал со своего места на кромке лужайки Центра города. Городской Центр был воздвигнут в 1954-1955 гг, для встречи баскетбольных команд низшей лиги, которая так никогда и не состоялась. Городской Совет Дерри выделил деньги на статую годом позже – в 1956 году. Этот поступок горячо обсуждался как на общественных собраниях Совета, так и в редакторской колонке «Дерри Ньюз». Многие думали, что это будет очень красивая статуя, которая непременно привлечет внимание туристов. Но находились и другие, которые считали эту идею чудовищной, вызывающей и невообразимо безвкусной.
Противостояние, которое сейчас Ричи расценивал, как бурю в стакане воды, длилось шесть месяцев, и естественно, было бессмысленным: статую установили, и если бы даже Городской Совет отклонил свое решение (что было бы странно, особенно для Новой Англии) воздвигнуть эту штуку, за которую уже было заплачено, то еще бы, интересно, они ее хранили? Затем статуя, действительно не изваянная, а просто отлитая на каком-то заводе штата Огайо, была установлена на место, ее покрывало полотно таких гигантских размеров, что его можно было использовать вместо паруса для клипера. Его сняли 13 мая 1957 года, когда праздновалось 150-летие города. Одна из фракций предалась воплям негодования, другая, соответственно, зашлась от восторженных стонов.
Когда Поля открыли, он был одет в свой лучший комбинезон и красно-белую рубашку. Его борода была ослепительно черной, густой и «дровосечной». Его топор – вершина скульптурного мастерства – размещался где-то на его плече, и он непрерывно улыбался в северные небеса, которые в день открытия были голубыми, как кожа прославленного компаньона Поля.
Дети, которые присутствовали на церемонии (а их были сотни, среди них десятилетний Ричи Тозиер с отцом), были в безусловном восторге от этого скульптурного гиганта. Родители подсаживали своих отпрысков на пьедестал, фотографировали их, а потом наблюдали со смешанным чувством изумления и страха, как ребятишки забираются, карабкаются, смеются на огромных башмаках Поля (поправка: огромных черных пластиковых башмаках).
И в марте следующего года Ричи, усталый и испуганный, упал на скамейку перед статуей после того, как убежал от Бауэрса, Крисса и Хаггинса по дороге, которая вела от начальной школы вниз по городу. В конце концов он нашел убежище в отделе игрушек в универмаге Фриза.
