– Съешь что-нибудь, дорогая, – тон ее голоса поднялся на пол-октавы, но в этом регистре он начал хрипеть и походил на скрип плохо смазанных дверей.
– Нет, спасибо, – Беверли слышала, что ее голос похож на голос маленькой девочки – которой – нужно – уходить. Казалось, она сама не понимает, что говорит.
– Нет? – спросила ведьма и ухмыльнулась. Ее когти заскребли по тарелке, и она стала запихивать в себя все, что лежало на ней, обеими лапами. Ее чудовищные зубы чавкали и грызли, чавкали и грызли, ее длинные черные когти вцепились в конфеты, крошки прилипли к ее подбородку. Ее смердящее дыхание напоминало давно гниющий труп. Ее смех походил на кваканье лягушки. Волосы выпадали. Оскаленный скальп клацал зубами.
– О, мой бапаша любил пошутить. Это все шуточки, мисс, нравится? Это бапаша родил меня, а не бамаша. Он витащил миня из своей задницы! Хи-хи-хи!!!
– Мне нужно идти, – Беверли слышала свой слабый тонкий голос – голос маленькой девочки, которую впервые прижали на вечеринке. Ноги ее ослабли. Она была почти уверена, что вместо чая она пила дерьмо, жидкое дерьмо из канализационных труб под городом. Она уже выпила немного, почти глоток. О, Боже, Боже, Господи, Иисусе Христе, помилуй меня! Пожалуйста, пожалуйста...
Женщина раскачивалась у нее перед глазами, уменьшаясь в размерах, – сейчас это была старая карга с головкой величиной с яблоко, которая сидела перед ней, раскачиваясь взад и вперед, взад и вперед.
– О, мой бапаша и я – это одно целое, – говорила она, – как я, так и он, и, дорогая, если ты умная, беги отсюда, беги откуда пришла, потому что, если ты останешься – это будет хуже смерти. Ни один человек, умерший в Дерри, по-настоящему не умер. Ты знала это прежде, поверь, это так.
Как в замедленной съемке Беверли подтянула ноги, как бы со стороны наблюдая за собой; она видела, как она вытягивает ноги из-под стола и от ведьмы в агонии от ужаса и не веря, ничему не веря, потому что она поняла вдруг, что уютная маленькая столовая – это вымысел. Даже видя ведьму, все еще хихикающую, хитро смотрящую своими древними желтыми глазами в угол комнаты, она видела, что белые чашки сделаны из кожи, содранной с синего замерзшего трупа.
– Мы все ждем тебя, – скрипела ведьма, а ее когти скребли по столу, оставляя на нем глубокие полосы. – О, да, да!
Лампы над головой обернулись шарами, сделанными из засахаренных леденцов. Деревянные панели были сделаны из карамели. Она посмотрела вниз и увидела, что ее туфли оставляют следы на паркете, который не был паркетом, а состоял из кусков шоколада. Запах сладостей вызывал отвращение.
О, Боже! Да это же ведьма Гензеля и Гретель, та самая, которой я боялась больше всего, потому что она пожирала детей.
– Ты и твои друзья, -скрипела ведьма, смеясь. – В пещеру! В печку – пока горячая! -Она смеялась и скрипела. А Беверли побежала к двери, но бежала, как во сне, медленно. Голос ведьмы сверлил ей мозг. Беверли передернуло. Холл был выложен из сахара и нуги, карамели и клубничного повидла. Ручка двери, сделанная из поддельного кристалла, когда она вошла сюда, превратилась в чудовищный сахарный алмаз.
– Я беспокоюсь о тебе, Бевви, очень беспокоюсь...Она обернулась, пряди рыжих волос развевались перед ее лицом, она увидела своего отца, спешащего к ней из холла, на нем был черный халат ведьмы и камея в виде скальпа; его руки сжимались и разжимались, губы усмехались слюнявой улыбкой.
– Я бил тебя, потому что хотел тебя, Бевви, – вот и все, что я хотел сделать с тобой, я хотел тебя, я хотел тебя съесть всю, я хотел сосать тебя, я хотел зажать тебя между зубами, йум-йум! О, Бевви! Я хотел посадить тебя в печь, пока она горячая.., и чувствовать твою попку.., твою толстенькую попку... А когда она станет достаточно толстой, съесть.., съесть...
Взвизгнув, она схватилась за ручку двери, дернула ее и выскочила на крыльцо. Далеко в тумане, как будто плавающие видения, она видела автомобили, снующие взад и вперед, и женщину, толкающую тележку с продуктами с рынка на Костелло-авеню.
Я должна выбраться отсюда, -подумала она, – это совершенно ясно. Там настоящая жизнь, только бы мне выбраться отсюда.
– Зачем тебе убегать, здесь так хорошо, – сказал ей, смеясь, отец (мой бапа). – Мы так долго тебя ждали. Будет здорово. Будет весело.
Она оглянулась. Теперь отец был одет не в черное платье ведьмы, а в клоунский костюм с большими оранжевыми пуговицами. На нем был колпак, в 1958 году вошедший в моду благодаря Фессу Паркеру из диснеевского мультика о Деви Крокетте. В одной руке у него была связка воздушных шариков. В другой он держал ножку младенца, похожую на цыплячью лапку. На каждом шарике было написано: «ОН ПРИШЕЛ ИЗ ДРУГОГО МИРА».
– Скажи своим друзьям, что я последний из умирающей расы, – сказал он ухмыляясь и спустился за ней по ступенькам крыльца. – Я единственный уцелел на погибшей планете. Я пришел сожрать всех женщин.., и изнасиловать всех мужчин.., и научиться делать мятные жвачки! И танцевать твист!
Оно начало крутиться и вертеться с шариками в одной руке, с чудовищной кровавой ногой – в другой. Клоунский костюм хлопал и раздувался, хотя Беверли не чувствовала ветра. Ее ноги ослабли, и она рухнула на тротуар, выставив вперед руки, чтобы защититься от удара, который пришелся ей в плечо. Женщина с тележкой остановилась, оглянулась назад в растерянности, но потом заспешила прочь от этого места.
Клоун снова подошел к ней, отбросив ногу в сторону. Она упала на лужайку с неописуемым стуком. Беверли лежала на тротуаре, свернувшись, уверенная, что все происходящее – сон, что скоро она должна проснуться, это не может быть правдой, это сон. Она думала, что это неправда до того момента, пока клоун не коснулся ее своими скрюченными когтистыми лапами. Оно было в реальности. Оно могло убить ее. Как убивало детей.
– В аду знают твое настоящее имя! – закричала она вдруг. Оно отскочило, и на мгновение показалось, что ухмылка на его губах, внутри нарисованной огромной красной улыбки, превратилась в подобие гримасы ненависти и боли.., а возможно, и страха. Это могло быть только в ее воображении, и она, конечно же, не имела понятия, почему сказала такую странную вещь, но этим она выиграла время.
Она встала и побежала. Скрипящие, хрипящие и хрюкающие голоса, безумные и испуганные, вопили: «Почему ты не смотришь, куда ты идешь, ты, трусливая дура!» Грузовик, развозящий продукты, едва не сбил ее, когда она бросилась через улицу, как ребенок за мячиком; она опомнилась только тогда, когда уже стояла на противоположной стороне улицы, тяжело дыша и чувствуя острую боль в левом боку. Хлебный грузовик поехал дальше по Мейн-стрит.
Клоун исчез. Нога исчезла. Только дом все еще стоял на старом месте. Но лишь сейчас она заметила, какой он был пустынный и заброшенный – окна заколочены, ступеньки на лестнице треснули и провалились.
Была ли я там на самом деле или мне все это приснилось?
Но ее джинсы были грязные, ее желтая блузка в пыли. А на пальцах все еще налип шоколад. Она вытерла пальцы о джинсы и поспешила прочь; лицо горячее, спина холодная, как лед, в глазах и голове пульсировала кровь.
Мы не можем бороться с этим Нечто, кем бы оно ни было. Оно даже хочет, чтобы мы попробовали. Оно хочет свести старые счеты. Не может примириться с ничьей, я полагаю. Нам лучше убраться отсюда, просто уйти...
Что-то коснулось ее икры, легкое, как дуновение ветерка. Она отскочила, слегка вздрогнув. Она посмотрела вниз и сжалась, закрыв рот рукой. Это был шарик – желтый, как ее блузка. На боку синей краской было написано: «Пьявильно, Кьелик». Она стояла, наблюдая, как он уносится вверх по улице легким весенним ветерком.
4
Ричи Тозиер дает тягу
Да, это было, когда Генри и его друзья гнались за мной, перед концом школы...
Ричи шел вдоль по набережной канала мимо Бассей-парка. Вот он остановился, сжав кулаки в карманах, глядя на Мост Поцелуев и не видя его. Я улизнул от них в отдел игрушек Фриза.
