— Положение, видать, пиковое. Стали бы они иначе так суетиться!

— По радио не было ни слова о катастрофе.

— Тогда, наверное, облава на террористов.

— Не думаю. Здесь, на магистрали?

— А зачем же тогда столько полиции?

Фогтман опять сел в машину, включил радио. Музыка, что-то классическое, вероятно Моцарт. Скорей всего в 17.00 Хартвих сбежит в теннисный клуб. Тогда хочешь не хочешь ночуй дома и лови его утром. Да еще изволь оправдываться, а Хартвих — черт бы его побрал! — конечно же, со свойственным ему теннисистским шармом любезно примет извинения, и жесткий тон, каким он, Фогтман, сообщил по телефону о своем визите, пропадет даром.

15.00. Последние известия. В Бонне ждут официального визита с Ближнего Востока. В Брюсселе заседают натовские генералы. В Дортмунде проходит конгресс по вопросам охраны окружающей среды, ученые вновь предупреждают об опасности загрязнения воздуха, водоемов и почвы. На юг Заира вторглись интервенты.

Он вздрогнул и лишь теперь, задним числом, осознал, что говорит спокойный голос радиодиктора:

— Так называемый Национальный фронт освобождения Конго оценивает эти события совершенно иначе, именуя их восстанием конголезского народа против режима президента Мобуту. Как полагают наблюдатели, возможно, вторжение осуществили бывшие солдаты Катанги, сторонники свергнутого в 1965 году премьер-министра Моиза Чомбе. Относительно военных контрмер заирского правительства информации до сих пор не поступало.

Конец, подумал Фогтман. Коротко и ясно: конец! Ни один европейский банк не учтет теперь заирские векселя, да и Хартвих наверняка уже слышал последние известия и ничуть не удивляется, что он, Фогтман, не едет. Конец мечтам! Конец! Вот и подплыла незримая громада айсберга, и грохот удара оказался перестрелкой и воинственными кличами черных солдат. Он прямо воочию видел, как они наступают — в полевой форме, на джипах и грузовиках или в пешем строю, за танками, а все вокруг спасается бегством, — и сам он застрял в этой бесконечной веренице автомобилей и не может двинуться ни вперед, ни назад.

Неприступная, погруженная в свои мысли, как с нею всегда бывало здесь, на кладбище, Элизабет с букетом цветов в руках прошла через главный вход. Старухи, навещавшие расположенные по соседству могилы близких, робели перед ее каменной суровостью и не осмеливались поздороваться. Чтобы невзначай не встретиться с нею глазами, они старательно прибирались у могил, временами поглядывая на участок Патбергов, где Элизабет подолгу неподвижно смотрела на черную полированную плиту с именами и датами жизни отца и брата.

Элизабет наклонилась, вдавила вазу со свежими цветами в зеленый могильный мох и выпрямилась: пора идти. Нельзя все время думать о смерти, говорила Альмут, не стоит ходить каждый день на могилу. Однако здесь ею овладевает покой, а когда она смотрит на выбитые в камне родные имена, то порою испытывает странную умиротворенность, словно разъяснилось наконец давнишнее недоразумение и ее простили.

Выйдя из кладбищенских ворот, она тотчас увидела Лотара. В темном пальто и берете он чем-то напоминал пастора или учителя. Похоже, нервничает, вон как раскраснелся. Элизабет знала, что он поджидает ее, и раздумывала, не стоит ли вернуться и выйти через другую калитку, но Лотар уже заметил ее, приветственно махнул рукой и зашагал навстречу.

— Извини, Элизабет, я решил прийти сюда. Мне надо с тобой поговорить. Дело и правда срочное.

— Кто тебе сказал, что я здесь? — спросила она.

— Твоя соседка. Я видел тебя у могилы, но не стал мешать. Пожалуйста, прости за внезапность. Но выслушай меня.

— Я не хочу говорить с тобой о фирме за спиной Ульриха, — сказала она. — Ульрих — управляющий и пользуется моим доверием.

— А ты хозяйка фирмы и наследница отца. Открой же наконец глаза!

Она, не ответив, пошла дальше. Лотар упорно не отставал. Уже три дня он названивал ей по телефону и просил о встрече с глазу на глаз. Во время ежегодной ревизии бухгалтерских книг он обнаружил чудовищные, катастрофические злоупотребления, и ответственность за них ложится на Ульриха. У него даже папка была при себе, вероятно с материалом против Ульриха. Элизабет не хотела ни заглядывать в папку, ни вообще касаться ее.

— Бетти, — опять начал Лотар, и ее испугал просительно-заискивающий тон, каким он произнес давно забытое уменьшительное. — Ну пожалуйста! У меня тут машина. Давай поедем куда-нибудь, выпьем кофе. Выслушай меня — это займет всего пять минут. Больше я не стану тебе надоедать.

— Не за спиной Ульриха. Так я не могу.

— Я понимаю тебя, Бетти. И уважаю твои принципы. Но ты обязана предпринять решительные шаги, притом что Ульрих постарается этому воспрепятствовать. Будет давить на тебя, всеми средствами.

Она горько рассмеялась:

— Вот уж не подумает. Ты плохо его знаешь.

— Без тебя он — круглый нуль, потому и станет тебя обрабатывать.

— Ах, да он делает что хочет, никого не спрашивая.

— В том-то и дело. А ты ему потворствуешь. И становишься соучастницей,

— В чем?

— Господи, неужели не видишь? Этот человек транжирит твое наследство и наследство твоего сына! Разоряет фирму! Рада своих афер и бредовых фантазий.

— Ты его ненавидишь? — спросила она.

— Да, но это к делу не относится.

Они замолчали, Элизабет шла, неотрывно глядя прямо перед собой, Лотар со своей папкой пыхтел рядом. Наконец он проговорил:

— Ты знаешь некоего Оттера, финансового маклера из Франкфурта?

— Да, — коротко бросила она, стараясь скрыть испуг.

— Недавно ему было перечислено двести тысяч за какие-то сомнительные махинации. И это лишь один пример, Бетти.

— Я не могу, верю тебе, но не могу.

— Что скажут на фабриках, когда узнают, что ты позволила пустить все на ветер и фирма обанкротилась?

— Дела так плохи?

— День ото дня хуже.

Она все шла, словно ничего не слышала или могла вот так просто взять и уйти прочь — дальше, дальше, дальше. Потом вдруг остановилась, круто повернулась к нему.

— Я всегда думала: ты Ульриху друг. Как ты только можешь чернить его за глаза?

— Я не могу допустить того, что он делает с тобой и с фирмой.

— Ах, перестань! Ну что вы все за люди?!

— Бетти, — сказал он, — мне очень жаль. Прости, Я позвоню завтра. Сегодня ты слишком разволновалась.

Она кивнула и ушла.

На дорожке стояла машина Ульриха. Прямо как обвинительный приговор. Она едва не предала его, и он приехал, словно предчувствуя это.

Элизабет нашла его в гостиной. Он сидел с телефонной трубкой в руке, ждал ответа, а ответа не было. Со злостью бросил трубку на рычаг и, кажется, только теперь увидел ее. Замедленная реакция измученного усталостью человека, но все-таки он сумел слабо улыбнуться.

— Не пугайся. Это всего лишь я. Ну здравствуй. — Он бегло поцеловал ее.

— Откуда ты взялся? Что-нибудь случилось?

— Нет-нет. Просто дела в банке. А предупредить тебя заранее не успел.

Что же такое в нем вызывало у Элизабет доверие? Или причина в ней самой? Голова кругом идет, когда он вдруг появляется, будто здесь вправду его дом. Она уже и мечтать об этом перестала. А он взял и приехал, как ни в чем не бывало. Нежданно-негаданно приехал и, похоже, никуда вечером не собирается. Прямо как нечаянный подарок. Можно будет поужинать вместе, и она непременно расскажет ему о Кристофе, об интернате с уютными спальнями и классами и множеством возможностей провести свободное время. Ей действительно там понравилось. Кристоф попал в прекрасные условия. Мальчик среди сверстников, а как раз этого ему не хватало. Теперь-то она поняла, почему Ульрих настаивал отдать Кристофа в интернат. Таким образом решались все его проблемы, а она со страху ничего не понимала. Остаток общественно полезных работ, назначенных по суду, Кристоф мог выполнить в каникулы. Этот инцидент тоже пошел ему на пользу. Да, кое-что стало лучше. Так разве не может быть, разве немыслимо, что это коснется и их обоих? Она чувствовала, что нужна Ульриху, и это было самое главное, что бы там ни говорил Лотар, который его ненавидит и всегда ему завидовал. До чего ж это мелко, до чего по-интригански! Пожалуй, благодаря этому она лишь ясней ощутила, насколько естественна ее привязанность к Ульриху, именно в тяжелые дни. Такой человек, как он, почти два десятка лет руководивший предприятием, мог ведь раз в жизни допустить ошибку. В глубине души ей всегда хотелось, чтобы однажды он попал в беду и искал ее помощи или по крайней мере близости, — так неужели теперь она отступит? Честное слово, смешно, смехотворное искушение, но она устояла.