Освобожденный от долгих цепенящих сомнений, он отодвинул в сторону газетные вырезки и позвонил Катрин, чтоб договориться о встрече. К ней он явился в лучезарнейшем расположении духа и, дожидаясь, пока она будет готова к выходу, предложил несколько вариантов вечерних развлечений. В конце концов они очутились в каком-то кабаре, где он заказывал самое дорогое шампанское и весело смеялся остротам по адресу видных политиканов и печально знаменитых тузов из области экономики и рекламного бизнеса. Катрин смотрела на него с удивлением:
— По-моему, радоваться тут нечему.
— По-моему, тоже, — кивнул он, — но все так абсурдно.
— Что именно? — полюбопытствовала она.
Он не сумел объяснить.
12. No future[6]
В пасмурном небе по правую руку от автомагистрали, мигая сигнальными огнями, заходил на посадку серебристый «ДС-10»; вот он выпустил шасси и до жути низко, будто стремительное виденье, пронесся над плотным автомобильным потоком. Лишь на секунду шум мотора фогтмановской машины и грохот тяжелых грузовиков на боковой полосе слились с ревом дюз, потом громадный самолет с двигателем на хвосте как бы неслышно, невесомо и непостижимо медленно ушел влево, туда, где начинались поле аэродрома и взлетно-посадочная полоса, и Фогтман, точно эхом отзываясь на это скольжение и исчезновение, подумал: вот так же выглядит рок, неотвратимый и могущественный. А в следующий миг удивился этой внезапной мысли. Видел-то он всего-навсего отлаженную, управляемую автопилотом посадку рейсового самолета.
Скоро Франкфуртский узел; Фогтман перестроился в «кёльнский» ряд и опять попытался увеличить скорость. Машины по-прежнему двигались сплошным потоком, казалось даже, их стало больше. Грузовики мало-помалу образовали колонну, а на обгонном пути автомобили, съехавшие с правой полосы, путались под колесами быстроходных машин, которые тщетно мигали фарами в надежде расчистить себе дорогу. У Висбаденского узла вряд ли будет легче.
Правда, Хартвих ждет его в банке только в 16.30. Так что будет время заскочить в кафе, перекусить и выпить кофейку. Возможно, через несколько часов он уже отправится назад.
Элизабет ничего не знает о его кратком визите в банк, поэтому можно будет сразу уехать обратно, независимо от того, чем кончатся переговоры — удачей или неудачей. Кристоф вот уже три недели в интернате, и Элизабет совсем одна в большом коттедже. Он с тех пор еще ни разу там не бывал. Да ничего хорошего его там и не ждет: ночевать разойдутся по разным комнатам, но в пустом доме деваться им друг от друга некуда, вот и будут поминутно встречаться, как два арестанта в камере. Узы брака стали обоим в тягость, и все же пока ничего нельзя изменить. Он только управлял фабриками, владелицей же их оставалась Элизабет, это и привязывает его к ней. Именно теперь, когда все так сложно и он ступил на путь, который она явно не одобрит, ему необходимо ее доверие или, что практически одно и то же, ее беспечное равнодушие к делам, которым оборачивалось ее стремление сохранить с ним человеческую близость. По сути, эквилибристика вслепую, с закрытыми глазами.
Внезапно пошел снег, легкий, пушистый, замелькал перед ветровым стеклом. Мартовский снег. Зима началась поздно, не раз прерывалась и начиналась вновь — так и кажется, словно время то и дело поворачивает вспять. Вновь поля укрылись тонкой белой кисеей. Фогтман глядел на нее с отвращением. Упорство зимы как бы являло ему образ препятствий, которые всюду громоздились перед ним и порою, когда физические силы были на исходе, грозили парализовать его.
Многое было непостижимо и совершенно непредсказуемо — от одного этого впору прийти в уныние. Почему банк все тянет и тянет с векселями? Ведь Хартвих давно послал во Франкфурт подлинники документов для проверки всяческих рисков. Похоже, тамошние эксперты — мастера хитрить, знай себе строчат заковыристые экспертные заключения, чтоб выдвинуться перед начальством; а он меж тем из делового партнера стал просителем, который вынужден испытывать свое терпение и которому остается только надеяться. Дальше тянуть никак нельзя. Необъяснимая медлительность банка с каждым днем ослабляет его позиции. Он вдруг осознал это позавчера, когда Хартвих в телефонном разговоре позволил себе обращение «дорогой мой»: «Дорогой мой, не забывайте, в этой сделке множество непредсказуемых факторов». Этот менторски снисходительный тон на миг лишил его дара речи. Неужели он теперь человек без лица, для которого сойдут любые отговорки? Слава богу, у него хватило присутствия духа тотчас сделать встречный выпад и потребовать, чтобы к среде было вынесено решение. Довольно ходить вокруг да около, довольно уверток — отныне он так и будет действовать. Если Хартвих сегодня опять начнет юлить, он даже и слушать его не станет, а просто потребует назад заирские векселя.
Пожалуй, Оттер не зря советовал предложить векселя в Швейцарии. Или в той же Бельгии, у которой масса контактов с Заиром, старых и новых. Швейцарские банки, где скапливаются миллиардные излишки нефтяных стран, как говорят, все время ищут новые возможности капиталовложений. Пожалуй, они предоставят ему более выгодные условия, если он выложит на стол весь пакет своих финансовых средств, включая реальные ценности и недвижимость. Заирские векселя были бы тогда лишь своего рода «отмычкой» или составной частью пакета. Пожалуй, стоит сегодня без комментариев потребовать векселя обратно и сразу же уехать. Пожалуй, надо пораскинуть мозгами и начать на более высоком уровне. Пожалуй, все только начинается. Или все уже слишком поздно...
Предчувствия, иногда обуревавшие его, напоминали детскую игру, к которой он в свое время питал прямо-таки болезненное пристрастие. Называлась игра «Помешали — опоздал — не успел» и сводилась вот к чему: чтобы достигнуть некой цели, он должен был выпутаться из некой трудной ситуации, изнывая от страха, что ему помешают или он не справится. Фантазия его была неистощима, он придумывал все новые и новые ситуации. Если досчитаю до тридцати, а через мост перебежать не успею, то мост рухнет. Если через десять минут не выйду из лесу, то навек заблужусь. Если дотемна не доберусь до дому, дом исчезнет. Если за полчаса не решу задачку, то умру. Он ставил условия так, что всегда успевал и в конце концов был спасен. Но частенько возникали неожиданные препятствия. Положение становилось угрожающим, приходилось бороться, а иной раз не было другого пути, кроме как выйти из игры, объявить ее недействительной.
Сейчас это исключено. Все было, как тогда, правда беспросветнее, сложнее, но вместе с тем вроде и честнее, только нельзя было прервать игру, когда она опасно обострилась. Купив у Оттера заирские векселя, он стал человеком, который либо выиграет миллион марок, либо потеряет миллион четыреста тысяч, а в нынешнем его положении эти векселя превращались как бы в оракула, и он, как тогда, вопрошал судьбу — дозволено ли, нет ли ждать дальше.
Помешали, опоздаю, не успею. Снова эта игра? Обе колонны двигались черепашьим шагом, все чаще вспыхивали стоп-сигналы, и вот машины уже буквально ползли метр за метром на первой скорости, отчего колонны еще больше уплотнились и свободное пространство между автомобилями совершенно исчезло. Всё. Гигантская пробка.
Фогтман вылез, чтоб оценить ситуацию. Что впереди, что сзади — затору конца-края не видно. Вереница машин тянулась на многие километры, исчезала далеко впереди за холмом и снова появлялась на подъеме — бесконечная абсурдная автовыставка, теряющаяся в далекой снежной метели.
— Н-да, веселенькая история, — сказал Фогтману один из товарищей по несчастью; он тоже поглядел в обе стороны. — Наверняка крупная авария. Вы по радио ничего не слыхали?
— Я не включал.
— А я уловил только что-то насчет густых транспортных потоков.
По обочине подкатил и промчался мимо полицейский автомобиль с мигалкой и включенной сиреной. Один из двух давешних вертолетов — или это был третий? — на небольшой высоте протарахтел в обратную сторону. Подошли еще двое водителей. Они были тепло одеты, как для долгой зимней прогулки, и вовсю дымили.
