Фогтман уставился на полотно. Ненависть, с которой художник не то перечеркнул, не то замазал собственное лицо, явно была просто-напросто оборотной стороной его эгоизма. И все же портрет поразил Фогтмана и невольно пробудил в нем теплое чувство, точно он смотрел на самого себя. Да, ему тоже как-то раз зачернили лицо. Перемазали во сне черной сапожной ваксой, а потом тычками и пинками погнали в умывалку, к зеркалу, и сейчас из мрака разъятой, фрагментарной картины на Фогтмана глядел он сам, шатающийся, беспомощный, озлобленный своим же бессилием.
— A-а, вот ты где! — Андреас и Ютта наконец нашли его. — Ты разве не был на представлении? Жаль, надо было обязательно посмотреть Гилберта и Джорджа. Эти два англичанина в старинных костюмах двигаются как механические игрушки. Точь-в-точь заводные куклы на крышке музыкальной шкатулки.
Андреас повернулся к нему, ища поддержки и понимания:
— Ютте загорелось поехать в Грюнвальд. Там будет вечеринка, и ей не терпится нас туда затащить. Не знаю, как ты.
— Андреас стал такой зануда, — пожаловалась Ютта, — ты не поверишь.
— Теперь она всем про это твердит, — сказал Андреас. — Она, мол, такая темпераментная, а я такой неуклюжий, старый, только и думаю что о еде. Просто трагедия.
Ютта презрительно фыркнула. Вид у нее был весьма целеустремленный.
Крупным мужчина в меховой шубе вошел с улицы и протиснулся к ним сквозь толпу:
— Ну, пошли, пошли! Едем. Где вы застряли?
— Я готова, — улыбнулась Ютта.
Андреас хлопнул Фогтмана по плечу:
— Вперед! Будем развлекаться.
Иду, думал Фогтман, иду,— он чувствовал, что его зовут, но не понимал, где находится. Зов был совсем рядом. Иду, иду! Он лежал лицом к стене, скованный свинцовой тяжестью. Тело как чужое, голова раскалывается от боли и наполнена темным туманом. Иду... нет, не могу... иду. Трезвон телефона разбудил-таки его, заставил повернуться. Где он? У себя, в «Арабелла-хаусе»? Как он сюда попал? Поднимаясь и ощупью нашаривая телефон, он все вспомнил. Час или два назад он приехал на машине из Нюрнберга и сразу лег, так как скверно себя чувствовал. Наверное, надо было выключить телефон, тогда бы отдохнул как следует.
— Слушаю вас, — устало проговорил он в трубку.
— Добрый день, как поживаете? — сказал Оттер, не называя своего имени. Дерзкий налет — он словно незваным гостем стоял на пороге.
— Кто дал вам этот номер? — спросил Фогтман.
— Ваша жена. Я объяснил ей, что дело неотложное.
Фогтман помолчал, пытаясь собраться с мыслями. Нагнулся, чтоб кровь прилила к голове и оживила сонный мозг. Но голова от этого только закружилась.
— Ну, так из-за какого же неотложного дела вы меня разбудили?
— Ах, вы спали. Прошу прощения. Но от моей новости вы мигом проснетесь. Газеты сегодня читали?
— Нет, я был в дороге, за рулем. Времени не нашел.
— Тогда купите-ка две-три солидные газеты и загляните в политический и экономический разделы. Вы сразу увидите, что наши с вами акции идут в гору.
— Да говорите же толком, что случилось.
— Догадаться в самом деле мудрено. Ситуация просто блеск, как по заказу. Мобуту, заирский президент, вместе со всеми своими советниками прибыл в Бельгию с визитом доброй воли. Он намерен вернуть бельгийцам отобранные у них фирмы, чтобы снова наладить экономические связи с Западом. Это и есть тот самый великий поворот, о котором я все время говорил. Послушайте, что пишет «Нойе цюрхер цайтунг»: «Генерал, который вот уже двенадцать лет единолично правит бывшим Бельгийским Конго, прибыл в Бельгию не с государственным, а с рабочим визитом. Он продемонстрировал неустанное стремление восстановить доверие, которое сам же подорвал три года назад радикальными мероприятиями по национализации». И так далее, тому подобное. Погодите, вот: «Хотя президент уезжает на родину без щедрого финансового благословения, его визит в Бельгию нельзя считать бесплодным, ибо он ставил своей целью контакты не столько с государственными ведомствами, сколько с частными предпринимателями. Заирский министр иностранных дел при всяком удобном случае хвастался, что их страна баснословно богата медью, марганцем, цинком, ураном и как нельзя более удобна для разведения кофе, каучуконосов, масличной пальмы, кукурузы, риса и сахарного тростника. А поэтому на первое место Заир ставит развитие сельского хозяйства и транспортных путей».
— Звучит неплохо, — сказал Фогтман.
Это была не оценка, а скорее попытка притормозить Оттера. Надо прочесть все самому, без спешки. Он должен составить собственное мнение. А первым делом надо принять таблетку или выпить крепкого кофе, чтобы снять головную боль и скованность.
— Приоритет сельского хозяйства — вот что очень для нас важно, — пояснил Оттер. — В свете этого наша сделка приобретает еще большую убедительность. Впрочем, тут есть кое-что еще, как бы резюме. — Он снова начал читать: — «Если в будущем Заир привлечет большее количество частных предпринимателей и, главное, больше частных капиталов, то в переговорах с Международным валютным фондом о валютных кредитах это зачтется африканцам как плюс. В пятницу президент Мобуту посетил также Комиссию ЕС в Брюсселе и в понедельник отбывает с визитом в ФРГ». Ну, что скажете?
— Хочу прочитать сам, — ответил Фогтман.
— Ваше право, только помните: отсчет времени начался. Наша с вами партия и так уже была отложена на целый месяц. Больше я ждать не могу. Надо использовать этот попутный ветер. И если вы серьезно заинтересованы в нашей сделке, вы должны меня понять. И последнее, для полной ясности: на отказ я не обижусь. Ведь есть и другие желающие. Но если вы согласны, то в следующий вторник нас приведут к присяге.
Отступать некуда, подумал Фогтман, вешая трубку. От этой мысли ничто в нем не дрогнуло. Он только чувствовал, что изнемогает от усталости.
В выходные дни Фогтман штудировал корреспонденции, комментарии и проблемные статьи крупных газет. Все они говорили о трудностях Заира и его огромных, но неиспользованных экономических возможностях. Страна нуждается в помощи и получит ее, ибо уже благодаря сырьевым ресурсам является для промышленно развитых стран Запада важнейшим бастионом. Однако существовали и сомнительные аспекты — горький опыт прошлого с африканской бесхозяйственностью и африканским национализмом, а главное, громадный валютный дефицит. Так что банки едва ли станут торопиться с учетом этих векселей. С другой же стороны, мобутовский визит доброй воли дает гарантию, что Киншаса погасит долги. Ведь тому, кто так упорно добивается доверяя, необходимо избегать всего, что тотчас опять поставит под сомнение его посулы.
Поговорил он об этом и с Хартвихом, которому просто-напросто позвонил на квартиру. Хартвих уже читал сообщения прессы и оценивал ситуацию весьма положительно, хотя только что получил из Франкфурта депешу, что копии векселей ни на что не годятся, нужны оригиналы документов вместе с поручительствами. По этому поводу Фогтман разыграл перед Хартвихом большую обиду. Вон когда спохватились, совсем совесть потеряли! Но сам-то он присмирел. Ведь Оттер предупреждал: копии оставляют плохое впечатление, они лишь обнаруживают собственную вашу неуверенность. Твердая позиция — вот что производит впечатление на банк. Расскажи он Оттеру об этой новой сложности, тот упрекнет его, что своей робостью он бессмысленно затянул сделку. И наверное, продаст векселя другому.
Остается единственная возможность проверить солидность сделки — потребовать еще один вексель. Если Оттер пойдет на это, значит, он и сам не уверен и до смерти рад избавиться от лишнего векселя. Если начнет упираться — это добрый знак. Хорошая мысль, а? Или все совершенно иначе? А вдруг Оттер вконец измучен долгим ожиданием и только поэтому отдаст седьмой вексель? И он, скованный недоверием, в который раз упустит удачу.
Чего же все-таки ждать от Оттера и какая версия правильна? Чем больше он размышлял об этом, тем непрогляднее казалась тьма, среди которой к нему могла незаметно подплыть исполинская громада айсберга, и невозможно понять, что рождает эту грозную тьму — необычность далекой страны, или непостижимость самой личности Оттера, или всего-навсего тревожная разноречивость собственных его надежд и страхов. Он все выискивал отличия, взаимосвязи и скрытые возможности, испещряя газетные статьи красными, синими и зелеными пометами, чтобы, пока выбор еще не сделан, наглядно представить себе «за», «против» и «быть может», а между тем вопреки его воле, вопреки усиленной работе мысли чутье с каждой минутой ослабевало, и противоречия от этого не разрешались, они просто сглаживались, стирались, и на их месте возникала мрачно-веселая уверенность: он хочет вступить и вступит в сделку с Оттером. Завтра же утром напишет ему, пригласит в Мюнхен или сам поедет во Франкфурт.
