Сначала Шун-Ди не понял, о чём он, но затем взглянул на свою руку - и увидел, что держит изуродованные чётки. Половина бусин превратилась в деревянную труху. Коралловые лежали в сумке у костра. Более ценные чётки - жемчужные, доставшиеся от опекуна, - он оставил дома, но и эти, походные, всегда очень берёг... Он не заметил, как взял их. Не заметил, как опилки больно вонзились в кожу.
Лис прав: с этим са'атхэ нужна осторожность.
- Но ты понимаешь, как всё это опасно? - пробормотал он, не в силах длить эту тему. Говорить о себе и Лисе, о том, насколько он Лису неважен (важен?..), было невыносимо - как ковыряться в рубцах от плётки хозяина. - Понимаешь, что мы можем проиграть?
- Проиграть наместнику? - удивился Лис. - С кентаврами, этим полоумным союзом племён и, возможно, Повелителем Хаоса? Ты о чём, Шун-Ди-Го?
- Пусть не наместнику. Пусть королю Хавальду, - Шун-Ди снова сел, выравнивая дыхание и стряхивая труху с ладоней. Железная сила наполнила его мышцы, а он даже не ощутил. Интересно, сейчас он сильнее Лиса? И что было бы, если бы он, допустим, ударил его?.. Глупая мысль. Глупая и мерзкая. - Ему мешают коронники, и он не расстанется с добычей вот так легко. Если он введёт в Ти'арг свои войска, от наших шансов мало что останется. Об этом ты не подумал? Мы можем умереть, - он сглотнул горькую слюну. Стрекозы спустились к самой воде, замедлили свой полёт, и теперь в дрожи их крыльев ему чудилось недоумение. - Все мы. И ты тоже.
Лис помолчал. Потом ответил рассудительно и серьёзно:
- Но это нормально, Шун-Ди-Го. Все смертны, и каждый наш день может стать последним. Потому и следует делать то, что желанно или необходимо, ни на миг не откладывая. Разве не тому же учил ваш Прародитель? И потом, - он хмыкнул. - Когда-нибудь наши пути разойдутся, ибо не только смерть, но и жизнь их разводит. На редкость умело, надо сказать. Ты хочешь знать заранее, что случится завтра, или после нашего возвращения на восток, или через десять лет, - но так не бывает. Прекрати строить планы.
- Я не Двуликий, - выдавил Шун-Ди. - Я человек, а люди нуждаются в надежде. Когда её нет, нас ломает отчаяние.
- Знаю. Но опасность не отменяет надежду.
- Правда? Ты сам сказал, что жизнь разводит пути. Значит, когда-нибудь ты... исчезнешь?
Зрачки Лиса сузились, будто чёрные нитки. Он сел, опираясь на локти, и одарил Шун-Ди спокойной, почти братской улыбкой.
- Необязательно. Но ты должен быть готов и к этому. К тому, что из-за этого Обетованное не рухнет, и твоя жизнь продолжится, - Лис вздохнул. - Научись жить сам, Шун-Ди-Го. Сам и для себя. Ты честный и добрый, но слишком зависимый.
Шун-Ди припал плечом к кипарису, глядя на озеро, еле заметно волнуемое ветерком. Внезапный протест поднялся в нём: с какой стати все они его учат - Лис, Уна, Индрис, Фарис-Энт, приятели из Минши, Советники? Слишком зависимый, слишком робкий, слишком ответственный - слишком, слишком... Кто проводит эту грань? С чего они взяли, что знают, как должно быть?
Нелепое устройство мира, где он не имеет права ответить, но обязан выслушивать. Может быть, Альен Тоури был прав в своём дерзком бунте?
- Спасибо за откровенность, Лис. Доброй ночи.
***
К костру Шун-Ди вернулся далеко за полночь. Будь они в Минши, сказал бы, что примерно на границе Часа Вора, когда всё замирает в тревожном ожидании и лиходеи выходят на свою тонкую работу в темноте, и Часом Моря, когда на мир спускается тишина и смертных смаривает сон. Смолкла ночная птица, не было слышно ни насекомых, ни даже моря - благодаря ослабшему ветру. Казалось бы, идеальное время для сна; но кожа Шун-Ди горела, а мысли путались. В голову пришла глупость: если бы он писал стихи, то сейчас, в кипарисах, около дремлющего моря, наверняка написал бы что-нибудь - длинное, однообразное и тоскливое, как жизнь.
Раздавленные чётки он выбросил где-то на склоне холма, недалеко от озера. Их вряд ли можно починить. Уже потом Шун-Ди понял, что Уна могла бы поколдовать - но потом отказался от этой мысли. Придётся ведь объяснять, как он умудрился раскрошить их.
Уна уже спала - или убеждала себя, что спит, - под одним из кипарисов, завернувшись плащ. Было влажно и довольно душно (хоть и не так, как летними ночами на острове Рюй - а про дни, до желтизны раскалённые, когда чаши и бутыли с водой на вес золота, нечего и говорить), поэтому палатку она не расставила. Лорд Ривэн тоже спал - на спине, умильно приоткрыв рот и забросив руки за голову. Тим сопел в обнимку с Инеем, как с любимой игрушкой; иногда дракон недовольно ворчал во сне, и боуги освобождал его случайно задетое крыло.
Шун-Ди сел на землю у потухшего костра, пытаясь успокоиться. Все старые страхи, желания, обиды пробудились в нём заново - вопреки словам Прародителя о том, что прошлое всегда остаётся за спиной и человеку не пристало жить им. То, в чём он, как ему думалось, давно разобрался, опять предстало неразрешимо сложным, и никакие зелья не могли тут помочь.
- Как там оборотень? - шёпотом спросил кто-то у него над головой. Шун-Ди вздрогнул: он считал себя единственным бодрствующим, но кентавру, оказывается, тоже не спалось. Увы. Шун-Ди всегда нравилось это чувство особого уединения - приятно было работать, когда опекун забывался в послеобеденном сне, или читать какие-нибудь свитки в гостях у Ниль-Шайха, пока тот похрапывал, побеждённый выпитой хьяной.
- Как обычно, - коротко сказал он. Фарис-Энт провёл копытом по скрытой во мраке земле и неизвестно почему сообщил:
- Мне жаль, брат по долгу.
Шун-Ди не ответил. Они оба долго молчали; Фарис отступил обратно, в тень деревьев, и почти слился с этой тенью своим большим телом. Руки его, кажется, были по-прежнему скрещены на груди. Все кентавры так делают, засыпая; так почему же, о бездна, этому никак не уснуть?
- Я вижу, что боль гнетёт тебя, брат по долгу, - наконец вымолвил Фарис-Энт. - Прости, что вмешиваюсь в твой Гирдиш. Но Возлюбленная говорит, что боль преодолима, а отчаяние ни к чему не приводит. Что лучше простить себя за любые ошибки и двигаться дальше, вперёд.
- Твоя Возлюбленная мудра, - сказал Шун-Ди, не зная, как ещё на это реагировать.
- О да! - с жаром согласился кентавр. В его голосе звучала улыбка. - Мудра, будто старица. Но при этом замечательно смеётся - как девочка. Долго и искренне. Её очень легко рассмешить.
Как же он восхищается этой кентаврихой. Впору растрогаться. Интересно, какой она масти и чем занимается в садалаке - готовит еду, лечит, ухаживает за овцами?..
- Для неё ты собрал те цветы?
- Для неё. Ей нравятся такие - дикие и яркие.
- Извини, Фарис-Энт, но они ведь умрут уже завтра.
- О нет, брат по долгу! - лорд Ривэн пошевелился во сне, и кентавр, опомнившись, понизил голос. - Эти цветы живут как раз два-три дня, но не растут ближе к ущелью Тан Эсаллар. Потому я всегда собираю их здесь, если готовлюсь к встрече с Возлюбленной.
Шун-Ди запутался окончательно.
- Но твоя Возлюбленная... Разве она живёт не в садалаке? Не кочует в степях?
- Зачем же ей жить в степях? - изумился Фарис-Энт. - Ветер носит её везде, где она хочет. Но предпочитает она, конечно, леса, чаще всего Эсаллар.
- Необычно для женщины твоего народа, досточтимый Фарис-Энт.
- Возлюбленная не из моего народа, - с благоговением прошептал кентавр. - Говоря о ветре, я имел в виду крылья. Её прекрасные крылья - зелёные, как молодая листва.
Шун-Ди подавился вдохом и закашлялся. Повернулся к тому непроглядно тёмному месту, откуда говорил Фарис. Тщательно затушевать слова или спросить напрямую?
Собирая их компанию сумасшедших, Прародитель явно решил повеселиться.
- То есть твоя Возлюбленная... из народа Эсалтарре? Она дракон?
- Разумеется, брат по долгу. Она самое дивное из творений Обетованного. Надеюсь, скоро и ты познакомишься с ней.
ГЛАВА XLI
