– Какой Егор?

– Егор. Баринов. Открой.

Дверь медленно открылась, в прихожей стояла полноватая молодая женщина, возле которой вились двое детей-дошколят, мальчик и девочка.

Мужчина и женщина смотрели друг на друга, то ли пытаясь узнать, то ли вовсе не узнавая. Наконец Маша вымолвила:

– Боже… Правда, что ли, Егор?

– Я, Маша.

– Встреть на улице, не узнала бы.

– А я бы узнал.

– Да ну тебя! – отмахнулась женщина. – Толстая стала, как корова.

– Мама, дядя, – пищала детвора, наперебой тыча пальчиками в гостя. – Кто это, мама?.. Как дядю зовут, мама?

– Вам бы все знать! – Маша оттащила детей в сторону, повела в одну из комнат, махнула Егору. – Чего стоишь? Проходи, раз явился. Туфли только сними!

Тот вошел, зачем-то пошаркал туфлями по не очень свежему коврику, потом сбросил их.

Маша вернулась, поправила упавшие на лицо волосы.

– Задолбалась с этими киндер-сюпризами! Ни сядешь, ни ляжешь, ни пожрешь.

– Двое у тебя?

– Здесь двое, а третьего муж из школы сейчас приведет.

– Муж кто?

– Тебе какая разница?.. Алконавт. Пока трезвый, детей клепает. А загудит, по всему городу бегаю. Ищу!

Прошли на кухню, Егор примостился на краешек пластиковой табуретки, с улыбкой взглянул на женщину:

– Сколько мы с тобой не виделись, Маша?

– А сколько не виделись? – хмыкнула та, привалившись плечом к холодильнику. – Как срок тебе дали, так и не виделись.

– Я вспоминал тебя. Часто вспоминал.

– Думаешь, я не вспоминала? Подушки насквозь проревела, ногти о стенку до крови выцарапала.

– На письма перестала отвечать.

– Послушай, Егор! Тебе сразу все рассказать или вперемешку? Сейчас разревусь, распсихуюсь и на детей всю злость выкину. – Маша взяла кухонное полотенце, с силой вытерла увлажнившиеся глаза. – Тебе в тюрьме было невесело, а мне на воле тоже несладко. То мать умерла, то этого козла встретила!.. На улицу раз в месяц нос высовываю, и то с двумя подвесками! Народ шарахается, когда видит. Не женщина – свиноферма.

Она грузно опустилась на вторую табуретку, стала плакать в полотенце горько и с отдачей.

В соседней комнате стали орать и драться дети, Маша резко вскочила, свернула калачом то самое полотенце, ринулась наказывать чад.

– Ах вы, черти полосатые! Как же вы достали меня!

Баринов слышал, как ревели дети, кричала на них мать, лупила полотенцем, топала ногами:

– Когда вы угомонитесь? Когда дадите матери хотя б минуту посидеть спокойно?

Егор поднялся, подошел к окну, стал смотреть во двор – обычный, спокойный, сонный – с подростками на спортплощадке, пенсионерами на скамеечках, с мамами при колясках…

Вернулась Маша, оперлась о гостя полным горячим телом, показала снимок в рамочке:

– Гляди… Это мы с тобой. Как раз хотели пожениться. Правда смешные?

Баринов взял фотографию, стал рассматривать ее.

– Почему смешные? Красивые.

– Красивые. Жаль, что все так вышло.

– А это кто?.. Витька? – ткнул Егор на парня, пристроившегося рядом.

– Витька Липницкий. Твой лепший кореш… Не слыхал, чего с ним?

– Не успел.

– Большо-ой человек стал. Депутат!.. Не был у него еще?

– Говорю ж, не успел.

– Ходила к нему, когда третьего родила, пожевал губами, пошлепал, даже записал в блокноте что-то, и как в домино: пусто-пусто. – Маша забрала фотографию, протерла ее ладонью, поцеловала. – Под матрац прячу, чтоб муж не видел.

– Ревнивый?

– Полный дурик! Особенно к тебе. Который год допытывается, устала отбиваться. – Она внимательно посмотрела на гостя. – А ты за отцом приехал? За Кешей?

– В первую очередь, – кивнул Егор.

– Он же в шизиловке. Упекли, чтоб дом забрать. А чего? Один за решеткой, второй – в крезатории. А богатство вот оно, под ногами. Бери – не хочу. И знаешь, кто там сейчас?

– Знаю, – согнал каменные желваки Егор.

– Дмитрий Олегович Зайцев! Главный головолом города. И кентяра твоего Витьки Липницкого. Да-а, вот так. Сначала Витька раскинул грабли на вашу домину, потом, видать, перетерли, запрессовали, и теперь там Зайцев.

– С женой и дочкой.

– Жена – двинутая, блаженная. Книжки все читает. А дочка – прости господи. Все есть, окромя головы. Кто поманит, тот и подберет. Выскочила по молодости за прокурорского сынка, сейчас с Липницким веретено крутит.

– С Витькой?! – искренне удивился Егор.

– Да, с депутатиком! И надежда, и опора, и защита! Как только батя ее еще не пронюхал. Порвет твоего дружка, как Тузик грелку.

За стенкой снова стали шуметь дети, Маша вздохнула, закатила глаза.

– Не поверишь, каждый день хочу повеситься, – снова схватила полотенце и снова выбежала из кухни. – Ах вы, паразиты!.. Ах вы, людоеды! Когда ж вы, чушки, успокоитесь?!

Крик, ругань, детский плач.

Баринов поднялся и тихонько покинул квартиру.

Время было за полночь. Баринов велел остановить машину метрах в ста от входа в психиатричку, сунул «леваку» положенные пятьсот рублей, достал из салона туго набитую дорожную сумку, двинулся в сторону ворот.

Машина развернулась и, газанув, скрылась в ночи.

Охранник, услышавший автомобильный шум, уже ждал Егора. Протянул деревянно руку, кивнул на сумку.

– Шмотье?

– Переодеть отца. Как он?

– А кто его поймет? Вроде пока спокойный. Хлопцы вывели из палаты, караулят, чтоб не шумнул раньше времени.

– Машина?

– На старте, – улыбнулся золотым ртом Василий. – У меня все как часы. Сказал – сделал. Сам-то деньгу собрал?

Баринов вынул из кармана сверток:

– Как договаривались.

– Уважаю аккуратность!.. Я вот, к примеру, в армии пять лет прапором отбаянил, с тех пор привычка отвечать за каждый жест. Взял больше, кинул дальше. А что не поймал, то мимо.

– Ладно, двинулись, – прервал его Егор. – На душе что-то гадливо.

– А по-другому и невозможно! – засмеялся охранник, впуская его в ворота. – Хоть и чокнутый, а все родной отец. Теперь главное, как с ним распорядиться. – Неожиданно поинтересовался: – Куда ты с ним? В гостиницу?

– Не знаю. Еще не решил. Может, и в гостиницу.

– В гостиницу нельзя, – мотнул головой Василий. – Он же еще под уколом. А действие закончится, может случиться приступ. Орать, значит, будет, буянить, метаться. Я на них тут нагляделся!

– Ну и что предлагаешь?

– А вот и предлагаю. Дачка у меня… ну, халупка… всего километр от города. Там никто зараз не живет. Перебьешься с Кешей недельку, пока не уймется, а там можно и в гостиничку. Или в другое какое место. Телефончик мой в память вбей, вдруг понадобится. – Он протянул ксероксную бамажку с номером.

Егор загнал в мобильник телефон охранника, обозначил «Василий».

– Спасибо, тронут, – и крепко пожал ему руку.

– Тронутым будешь, когда заплатишь, – хохотнул охранник. – Тут не богадельня, дорогой!.. Всего полторы тысячи, и вопрос закрытый. Хоть месяц живи!

Егор вынул из кармана перетянутые резинкой деньги, отсчитал три бумажки по пятьсот, буркнул:

– Все равно спасибо.

Пересекли двор. Василий огляделся, махнул стоявшему поодаль «уазику», быстренько отомкнул железную дверь, пропустил Баринова внутрь.

Миновали пару коридоров, пару раз приостановились, прислушались и вскоре оказались в довольно просторной комнате, в углу которой маячили два санитара рядом с сидевшим на табуретке Кешей.

– Действуй, – распорядился охранник.

Баринов подошел к больному, присел перед ним на корточки.

– Отец, как ты?

Кеша оторвался от какой-то, только ему видимой точки, перевел на Егора взгляд и вдруг улыбнулся:

– Хорошо.

– Ты узнаешь меня?

– Да.

– Я Егор… твой сын.

– Да, мой сын.

– Все, потом будете любезничать, – вмешался охранник. – Одевай деда.

Кеша вдруг напрягся, испуганно взглянул на него.

– Куда?

– В гости поедешь, композитор. С сыном.

– В гости? – повторил старик, снова уставился в свою точку на стене, повторил: – В гости… А домой когда?