* * *
Кроме летних, немалое место в нашей жизни занимали и зимние каникулы.
Два года подряд мы с Линой и Леной проводили зимние каникулы в Доме творчества ВТО, в Комарово. Мама с незапамятных времен была членом ВТО, куда ее в свою очередь привел дед. Этот Дом творчества с детства был для меня родной вотчиной: дедушка, бабушка и мама часто наезжали туда и брали меня с собой.
Хотя маме доставались всего две путевки, мы отправлялись втроем. Комнаты были рассчитаны на двоих, но желающим разрешалось оплатить путевку на месте, за что в узкий проход между двумя стационарными кроватями водворялась раскладушка. Это не прибавляло удобства и уюта небольшой, по-казенному обставленной комнате, но нам это ничуть не мешало.
Первый год нашего пребывания в Комарово прошел тихо и бессобытийно. Студентов в тот год почти не было, кроме знакомой пары консерваторцев. Была еще одна знакомая семья: профессор театрального института Макарьев с женой. Он в свое время был гимназическим учителем моего деда. У мамы до сих пор сохранилась открытка, посланная им деду из Комарово с рассказом о наших встречах.
Кое-кто из знакомых наезжал время от времени, но в основном мы занимали себя сами: играли в пинг-понг, гуляли, катались на финских санях, лыжах и наслаждались природой.
Совсем иная обстановка царила на следующий год. И в ВТО, и во всех окрестных домах творчества наблюдалось огромное нашествие студентов, как будто все разом кинулись на Карельский перешеек. Каждый творческий союз имел свои Дома, образовавшие плотное кольцо от Репино до Зеленогорска. От одного до другого было рукой подать. Центром притяжения стал наш ВТО. Меньше и менее фешенебельный, чем многие другие, он находился как раз посередине. Неуемное веселье, сопровождавшееся громкой музыкой круглосуточно сотрясало старое здание. Пожилые отдыхающие, имевшие несчастье оказаться под одной крышей с нашей "бандой", не переставали сетовать на судьбу и жаловаться администрации. Кроме постоянного шума, их до глубины души возмущала наша повальная безнравственность: каждую ночь кто-то влезал или вылезал из окон. Где им было догадаться, что, поскольку входные двери запирались рано, входить и выходить можно было не иначе, как через окна. Бурные взрывы негодования обрушивались и на головы тех, кого по утрам обнаруживали спящими на диванах и коврах в фойе (не тащиться же ночью по морозу к собственным постелям).
Когда все это вкупе с нашими полночными танцами громкоголосым пением под гитару, переполнило чашу их терпения, был вызван сам "Пан Директор", который в Комарово бывал лишь наездами или в связи с чрезвычайным положением. Он в спешном порядке организовал общее собрание и вежливо журил нас, умоляя не бесноваться хотя бы по ночам и не нарушать покой более солидной творческой публики. Оказывать слишком серьезное давление он не решился, так как студенческую братию в основном составляли дети очень именитых родителей, например, сын Марка Тайманова, дочь Людмилы Ковель и многие другие, уже сейчас всех не помню. Пожалуй, мы оказались среди немногих "девок-чернавок" в том шумном коллективе, но как-то сие не имело существенного значения, тем более, что со многими обладателями громких имен мы были знакомы и раньше.
На собрании дебоширы (то есть, мы) искренне раскаялись и столь же искренне обещали впредь оберегать покой негодующих "стариков", но продержались только до вечера. После собрания мы всем скопом набились в чью-то комнату, пытаясь следовать данному обещанию. Сидели и висели всюду в несколько этажей. На одном только шкафу восседало человек десять. Если бы нашу компанию сумели запечатлеть, мы бы обязательно попали в Книгу Рекордов Гиннеса (помню, когда-то я прочитала, что туда занесли победителей конкурса на наибольшее количество человек, набившихся в телефонную будку). Так мы провели несколько часов, локализовав грохот и гам, но слишком долго в подобной обстановке находиться было невозможно, да и душа рвалась на волю, так что клятвы были забыты, и все вновь стали носиться по коридорам и этажам и плясать до утра.
Жалобщики не унимались, кто-то в гневе покинул Комарово досрочно, но директор больше не объявлялся, и мы продолжали веселиться безнаказанно.
Вся компания развлекалась вполне заслуженно, и только я резвилась авансом. В последнюю сессию я провалила экзамен по философии - диамату. Парадокс заключался в том, что это был, пожалуй, единственный экзамен, к которому я так тщательно готовилась. Поскольку в основном, как я уже говорила, учиться в нашем институте было легко, я ходила на экзамены с облегченной головой, уверенная, что язык вывезет. Для проформы прочитывала учебник, если таковой имелся, запасалась шпаргалками, которые научилась мастерски передавать в любую точку аудитории (обычно, мы изготовляли один комплект на всю компанию). А, кроме того, на каждый экзамен мы приходили задолго до начала, выискивали пустующую аудиторию и повторяли весь курс, в результате чего являлись на экзамен в числе последних, измочаленные и всклокоченные, слегка покачиваясь от усталости и голода. Я всегда внутренне противилась этому, но, поддавшись стадному чувству, покорно плелась за остальными.
Философия покорила меня настолько, что я не только не ограничилась рассчитанным на домохозяек учебником, но обложившись материалами по древним теориям и учениям, скрупулезно изучила многие философские труды.
В предпоследний день перед экзаменом подруги набились в наш дом, чтобы мой папа нашпиговал нас недостающими деталями. Как всегда, мы получили кучу всяких сведений, а, кроме того, весь вечер просто надрывались от хохота. Где-то за полночь, окончательно обессилев от безудержного смеха, переполненные информацией и крепчайшим кофе, варившимся весь вечер безостановочно, мы отправились спать. Мой диван в полностью разложенном состоянии походил на небольшой аэродром, посему мы улеглись на него все впятером - поперек. Нашей низкорослой четверке это не доставило никаких неудобств, но значительно хуже пришлось Лене, в которой было куда больше и роста, и объема.
Итак, на экзамен я пришла вполне подготовленная и уверенная в себе, несмотря на леденящие рассказы тех, кто уже успел отмучиться. Преподавательница слыла форменным зверем, не идущим ни на какие компромиссы. Мои подруги по обыкновению взялись за нудный процесс повторения, а я впервые взбунтовалась и откололась от коллектива, за что тут же и поплатилась. Билет мне достался удачный. Материал я знала хорошо, но вот необходимую цитату Ленина помнила не совсем точно. Шпаргалки жгли мои карманы, и я решила проверить злополучную цитату. Но тут двое отвечавших передо мной засыпались столь молниеносно, что у меня не осталось времени незаметно спрятать шпаргалку, и, сунув ее под стопку чистых листов, я отправилась отвечать. Как на грех преподавательнице вдруг приспичило поправить стопки, лежавшие недостаточно ровно, и, разумеется, она моментально обнаружила мою шпаргалку. Пришлось признаться - отпираться было бесполезно. Меня с позором выдворили из аудитории, повелев явиться на пересдачу через неделю, то есть во время каникул.
Так я и уехала в Комарово с тяжелым сердцем и ворохом учебников, что, впрочем, не мешало мне принимать активное участие во всеобщем веселье.
Заниматься я собиралась по утрам, но все время возникали какие-то "уважительные" причины, сводившие мои благие порывы к нулю. То из города приезжали навестить Витя с Толей, то Алик с компанией, то еще какие-то неотложные дела появлялись, ну а вечера были неприкосновенны, целиком посвящаясь удовольствиям - это было святое, и посягать на сию святыню я даже не помышляла.
В последний день перед переэкзаменовкой я решительно отказалась идти с подругами на прогулку и засела, наконец, за учебники. Но тут в комнате появилась уборщица. Она строгим голосом велела мне немедленно покинуть помещение, и, подхватив книжки, я покорно поплелась в фойе. Уборщицы наравне с гардеробщиками с давних пор стали главными людьми в любом советском учреждении; пользовались особым уважением и почетом, высокомерно и, в лучшем случае, снисходительно принимали всеобщее заискивание и угодливое заглядывание в глаза и не без оснований чувствовали себя хозяевами нашей жизни.
