Изгнанная таким образом, я снова попыталась сосредоточиться на философских премудростях, но вокруг беспрестанно сновали обитатели нашего дома, невыспавшиеся и по-утреннему ворчливые. Я никогда не умела заниматься среди шума и толпы. Это отвлекало и рассеивало внимание. Единственное, что я могла себе позволить - это спокойную приглушенную музыку в качестве фона. Мой папа читал, занимался и писал свои научные работы, включив все, что только возможно, на полную громкость, тишина его угнетала и мешала - сказывалась выработанная в юности привычка защищаться от оглушительного грохота казармы. Моя дочь тоже поражает меня стремлением заниматься самыми серьезными предметами в кафе или ином месте, заполненном людской суетой. Даже библиотеки ее не привлекают из-за тишины и малолюдности. Откуда у нее такая страсть, остается для меня загадкой. Наверное, это тяжелое наследие густонаселенности нашего жилья, невероятной громогласности всего семейства и постоянной накаленности окружавшего пространства с висевшими в воздухе нервами - обстановка, в которой ей довелось расти. Однажды она находилась в самой гуще какой-то бурной домашней беседы: все говорили разом и о своем, практически, не слушая друг друга. Наконец, мама сказала, что мы словно в сцене из "Евгения Онегина": все поем одновременно и каждый свою собственную арию, на что Марианна спросила: "Они что, жили в коммунальной квартире?" Мы все опешили от ее вопроса, было тем более смешно, что сама Марианна за свою четырехлетнюю жизнь в коммунальной квартире не жила и сталкивалась с этим наивысшим достижением социализма, только отправляясь на побывку к другой бабушке - Витиной маме.
Поскольку занимаясь, я всегда стремилась к пустынности и безмолвию вокруг себя, излишне говорить, что обстановка фойе не особенно способствовала моим трудам. А тут еще появился какой-то седовласый господин, решительно направившийся ко мне. Я внутренне напряглась, готовясь к отражению нападения. Когда я курила, дымящаяся сигарета всегда привлекала борцов за мое драгоценное здоровье и нравственность. Поэтому всякого приближавшегося к себе, я принимала за очередного поборника. Но этот человек обманул мои ожидания и, представившись главным редактором молодежных программ на ленинградском телевидении, поведал об объявленном конкурсе на должность ведущих этих самых программ и настоятельно посоветовал принять в нем участие. Я не могла всерьез отнестись к подобному предложению и, все еще пребывая в боевой стойке, попыталась как можно быстрее отделаться от навязчивого собеседника, ссылаясь на невероятную занятость. Но это оказалось не так-то просто. Не обращая внимания на мои отговорки, он убеждал, говоря, что я должна немедленно отправиться в город, запечатлеться на пленке и послать фотографию на конкурс. Наконец, осознав, что самое легкое в данной ситуации, согласиться, я пообещала, о чем тут же и забыла. Вернувшиеся с прогулки подруги, застали такую сцену: я царственно восседала на диване, небрежно помахивая сигаретой, а передо мной в позе униженного просителя застыл солидный человек весьма приятной наружности. Выяснив, кто и по какому поводу ко мне обращался, они изумленно взглянули на меня и хором воскликнули: "И ты отказалась?!!"
Тем временем срок, отпущенный на мои занятия, закончился, и настала пора приступать к более важным делам. Так что к философским вопросам я смогла вернуться только на следующий день в поезде, по дороге на экзамен. Несмотря на это, я ответила на пятерку, поскольку на переэкзаменовках пятерки ставить не полагалось, получила четверку, о чем преподавательница сообщила извиняющимся тоном. Меня такой исход вполне устраивал - повышенная стипендия мне не грозила в любом случае. На переэкзаменовку собралось много народа, и не самого худшего, что несколько примирило меня с позором. Пришли и некоторые случайные люди - поболеть за менее удачливых собратьев. Поддержать меня пришел верный Женя Х.
Итак, груз свалился, и я отправилась отдыхать уже на вполне законном основании. В тот же день я вновь повстречалась со своим новым знакомым, которого невероятно изумила моя непонятная забывчивость. В его практике обычно происходило обратное - все "встречные и поперечные" одолевали просьбами и уговорами протащить на телевидение любыми путями. Я опять отделалась от него какими- то междометиями, но не тут-то было. Он продолжал осаждать меня, в результате надоев настолько, что я вынуждена была съездить в город сфотографироваться. Отправив фотографию на телевидение, я уже с полным правом забыла и о конкурсе, и о настырном редакторе.
Каково же было мое удивление, когда через некоторое время я получила ответ с приглашением на собеседование. Не буду скрывать, что на этот раз я отнеслась к задаче более серьезно, хотя все еще не питала никаких надежд.
Собеседование проводил заместитель главного редактора и известный ведущий. Стареющий красавец с замашками светского льва, но с простоватыми манерами, с бегающими глазами и ладонями, потеющими в присутствии юных девиц, он пытался делать мне какие-то намеки, но осознав полную бессмысленность своих потуг в виду моей старательно подчеркиваемой наивности, оставил меня в покое.
Я успешно прошла собеседование и вместе с еще 4-5 счастливчиками была зачислена внештатным ведущим молодежной программы "От 14 до 18". Была такая передача на ленинградском канале, рассчитанная на подростков и освещавшая в основном жизнь учащихся ПТУ.
Прежде, чем выпустить в эфир, нас стали обучать основам тележурналистики: учили делать репортажи, очерки, брать интервью. Все это было ужасно интересно.
Мои первые появления в эфире шли в записи, которым предшествовала длительная подготовка. Ничего особо выдающегося я не делала и никем, кроме родных и близких, замечена не была. Наконец, нас выпустили в прямой эфир: нечто вроде современного ток-шоу, где всей нашей группе новоиспеченных "телезвезд" следовало по очереди задавать подготовленные руководством и зазубренные нами вопросы. Каждый из нас должен был представиться и, изображая непринужденность и вдохновенную работу мысли, задать свой вопрос.
Перед прямым эфиром меня вызвал заместитель главного редактора и после небольшой увертюры изложил причину приглашения. Он попытался говорить намеками, надеясь на мою сообразительность и помощь, но поняв тщетность своих надежд, заговорил без обиняков. Оказалось, что телевизионное руководство строго-настрого запретило выпускать меня под моей настоящей громкой фамилией Зильберман, и велело выбрать псевдоним. Пытаясь смягчить ситуацию, он сослался на то, что чуть ли не треть студийных работников по той же самой причине носила псевдонимы. В частности, мой давешний знакомый оказался вовсе не Князевым, а совсем даже наоборот. Я посетовала, повздыхала, но все-таки согласилась на предложенный им перевод моей неподобающей фамилии. В новом благозвучном варианте я стала именоваться Серебровской.
После этого я не могла отделаться от ощущения совершенного предательства. Обвиняла себя в соглашательстве, конформизме, мягкотелости и еще бог знает в каких грехах. На передаче меня жгло желание бросить вызов ненавистным антисемитам и представиться своим настоящим именем. Я промучилась до самого выступления, не в силах сосредоточиться и чуть не пропустив своей очереди, но все-таки, сгорая со стыда за свое малодушие, промямлила в кадр ненавистный псевдоним.
Я не отваживалась смотреть в глаза знакомым, подозревая, что непременно обнаружу там бездну презрения в свой адрес. Но мое падение осталось незамеченным окружающими, как, впрочем, и мое очередное появление в эфире. Сама же я была не в силах вынести этого груза и твердо решила на телевидении больше не появляться. Никто из моих близких и далеких не мог этого понять: добровольно уйти с телевидения, тогда как все нормальные люди мечтают и грезят о возможности хотя бы приблизиться к этому святому месту и готовы за это продать душу. Объяснять я ничего не желала, стыдясь открывать истинную причину (так как мой выход в эфир мало кем был замечен, о псевдониме знали лишь немногие, и я надеялась избежать большой огласки). Так закончилась моя неудавшаяся попытка попасть в телезвезды. Кстати, должна отметить, что увидев на экране одну из передач со своим участием, я с трудом узнала себя в этой скованной фигуре с остекленевшим взглядом. Экранное изображение было так далеко от образа, жившего в моем сознании и ежедневно встречавшего меня в зеркале, что я очень расстроилась. Так что с телевидением я рассталась без всякого сожаления.
