Записано от чукчи Ajŋanwat осенью 1897 года в Нижнеколымске.
Я привожу этот рассказ в буквальном переводе с чукотского.
Другой рассказ интересен тем, что в описываемом в нем случае, вскоре после того как было высказано желание добровольной смерти, последовало раскаяние.
Ложная добровольная смерть.
Мой сосед Маленькая Ложка тоже попросил смерти. Многоречиво убедил товарищей. Ссорились до того с женой, т.к. имеет очень худых сыновей. На что из гнева запросил смерти. Вместе с матерью (сын) ссорился с ним. От этого произошло, разгневался. Потому попросил смерти. Почти только с пряговыми оленями, нет особых (свободных) оленей. (Женского) ведомого сзади быка другие сыновья убили, так как притом с весьма многими сыновьями. Старший сын постоянно бранит его, и вот на смертную пищу быка убили. Мы думали, он действительно просит смерти, торопились мы, всякие вещи приготовили мы. Санные принадлежности, изломанные и притачанные, мы заменили неизломанными. Ибо у наших притачанные сани — для смертного употребления худо. Ибо составное, притачанное, по смертной дороге туда к его народу изломается, как он будет?
Потом собачий народ также поближе есть. Так как при этом истинно умерший, — его уводит народ мертвых; они знают это, говорят: "заблудился, как же". Что он только что стал запутан, им известно. Ибо много дорог, и все дороги ведут к родственникам. При этом также из шкуры от чужих оленей смертную одежду не употребляют. Грех. Там ведь мертвый народ, взад и вперед ходят. Двигаясь по ветру, нюхает, говорит: "одежды, что это нашим пахнут?". Отнимают. Поэтому чужое, что бы ни было, не употребляют, также чужих оленей. Кое-как бедняк, что есть именно свое, употребляет. Новую одежду, от чужих взятую, чужое подаренное, это все-таки покидают. Действительно, старое, лишь бы только свое, употребляют. Правду сказать, очень худой народ (покойники). Ведь не скажут так: "пусть употребляет". А между тем откуда только узнают? Правда, ведь много возвратившихся от смерти наших. Отсюда, должно быть, узнают обычай мертвых. Заговорами много возвращается мертвых... Также я сам о мертвых заговор от голодных старушек, будучи богатым оленями, радуя их горло, получил прежде, - забыл, к сожалению, ибо сам обеднел.
При том же идущий по смертной дороге бывает возвращаем часто собакою. Кусает за левое ухо и наговаривает собаке (шаманящий человек), говорит ей: "Хозяина возврати, когда-нибудь хорошей пищей кормить тебя станем". Должно быть, также и заговорами. Легко болеющий бывает возвращаем. Затруднение в дороге. Собака, сильно прыгая в лицо, заставляет вернуться. Несмотря на то, трудно болеющий не податлив. Как только этот, от смерти возвращающийся, хорошо очнется, собаку убивают. Поэтому-то оленный народ собаку держит из-за этого свойства. Для сострадания возвращать мертвецов она сильна. Ибо разве для употребления, или для чего-нибудь назначена? Только для поедания корма... Впрочем, в действительности на что угодно пригодна собака: против сильной дичи, медведя, она с голосом, при неожиданной встрече в темноте... поэтому держат. Ты сам знаешь, все, каждый с собаками, многие люди. Мы ездили, ни один не бывает без (собак). В том же отношении идущий по смертной дороге. Понапрасну отчасти оленем его заговаривают, понапрасну. Ибо пуглив олень, там вдали постоянно ходит понапрасну, только глазами виден, показывается, правда, но только издали. Также частью совсем умерший, даже оставшийся без дыхания, только все еще не плачут живые, смотрящие члены семьи; именно потому, как только умер, (тут же) не плачут. Грех. Легко больной отвергается потом умершим народом. Говорят: "Ты зачем пришел? Уходи, домой вернись". Домой уходит, возвращается. Бывает разным образом; иной, правда, дышит, но без ума становится, так как при этом, должно быть, ему грезится, или что? Говорит: "Я пришел оттуда, от мертвого народа". Впрочем, также едят мухомор люди. Анадырщики привозят мухомор. Перед едой говорит, обращаясь к мухомору: "К мертвому народу увезли меня". Действительно, он потом увозит. Погружается, обмирает; потом увозит, но только душу. При этом имеющий внутреннюю боль совсем остается. Отсюда недавнее сказанное, относящееся к одежде и к отниманию, должно быть, от них узнают. Действительно, от них с трех сторон: один возвращенный собакой, потом, во-вторых, самим сострадательным божеством, так что мертвое племя отвергает его, этот сообщает вести, в-третьих, мухомороед говорит... Однако Маленькая Ложка совсем неожиданно прекратил приготовления, раньше вознамерившись (собравшись с духом). Ибо мы уже собирались, совсем приготовились, тут же все как для мертвого сработали, сани, или что. Но разочаровались, так как настал вечер, а мы стали пребывать праздно; ждать не могли, прекратили ожидание. Стал вечер, настала ночь, без слов мы пребывали, только он нажрался. Что было получше, сам съел, послаще... Спрашивая сыновей, я сказал им: "А что? Что он делает?" — "Постой. По окончании еды". Потом только сказали: "Что же, лег, заснул". Санки же так сзади жилища ночевали, как бы принадлежавшие мертвецу. На завтра по пробуждении попрежнему не выходит. Ни за что не выйдет, все сидящий в пологу. А потом он, так как у нашего рода оленного немного поговорить о смертной просьбе грех, поэтому-то и у него на будущий год три сына умерли. Так что он больше несчастие, говоря о смерти, сам себе нашел. И я отослал его, сказал: "Тут не живи! Смешают тебя вместе со мной, на оленях, на чем-нибудь наружном". Поэтому отделился. В другие годы, в стране Араро[174] он умер. Да еще вот что, наш (кто-нибудь), избегая (боли) заговоривший немного о смерти, что же, божество жизни, внешнее божество его слышит. И таким образом, избегая боль, немножко поговорит о смерти, дорого выкупает, хотя бы собственное словечко маленькое. Действительно, если домашние внушают ему прекращение, что есть ему сердечное близкое, за это словечко, за слово о смерти внешнему божеству дорого дает на выкуп. Говорит: "Вот мое тело, я безумно говорил". Хотя бы упряжку, или что, в руках держимое, от собственного тела. Это для жертвы употребляет, ибо взамен слова дает, все равно, что получше. Еще притом многие, имеющие потом поправиться, просят смерти, иные же убеждениями бывают возвращаемы и, действительно, выздоравливают. Также однажды и я безумно говорил, как раз однажды. Недавно, я уже состарился. Нужно сказать, что к волку и к злому духу совершенно одинаково относятся оленные. Не умея воротить оленей назад, весной, да, по окончании весны... В это время полуобнажается от снега земля; олени любят разбегаться в разные стороны при начале лета. И об этом оленные говорят: жадная суета... Это страшное время. От бессилия я безумно заговорил. Но еще будучи молодым человеком, я истощал гнев, настигая оленей; а при появлении бессилия поэтому безумно заговорил, сказал: "Волки! сюда! бросьтесь! ешьте!" Только потом дорого выкупил; немного погодя убил оленей и что подороже, тоже сердечное прягового оленя убил. В первый раз таким стал, эти безумные слова извлек.
Записано от чукчи Ajŋanwat осенью 1897 года в Нижнеколымске.
Обычай добровольной смерти существует также у приморских чукоч и у эскимосов. Мне известны несколько случаев. Так, например, в поселке Eunmun туземец средних лет, страдавший от нарывов, велел удавить себя ремнем.
В 1898 году в эскимосском поселке Uŋasik старик попросил добровольной смерти. Его застрелили сзади. Это единственный известный мне случай, когда смертельный удар был действительно нанесен сзади[175].
W.H. Dall приводит следующий рассказ туземца Noakum из бухты Пловер: "Старые и ненужные люди часто просят, чтобы их убили. Тогда их приводят на место мертвых и там строят "загородку" из камней. Большой передний камень кладут с одного конца, а другой большой камень с другого конца — в ногах. Под камнями кладут два шеста с привязанными ремнями. Убивают оленя и кровь его льют на передний камень. Тогда предназначенного смерти кладут на спину, ноги и руки протягивают на камни. Тогда его спрашивают, готов ли к смерти. Если следует утвердительный ответ, то его ноздри затыкают дурманящим веществом. Если же он отвечает, что еще не готов, то мясо оленя, которое обычно съедают, в данном случае сжигают в виде искупительной жертвы". Dall описывает этот обряд частью как очевидец: "Когда мы приехали, все уже было готово. Женщины и дети разрезали на части мясо убитого оленя и на переднем камне уже была кровь. Жертва — слепой, но не очень старый мужчина — сидел около переднего камня"[176] и т.д. Dall отмечает, что туземцы были очень смущены приездом американцев и, боясь их вмешательства, отказались продолжать обряд.
