А. Н. Баха я знал еще до войны 1914 года, как биохимика, по некоторым его статьям, которые были напечатаны в журнале Русского Физико-Химического Общества. Он был эмигрантом, жил все время в Женеве и по своим политическим убеждениям принадлежал к партии «Народной Воли». В Женеве он работал по биохимии в своей приватной лаборатории, и его работы по энзимам были известны среди биохимиков; в особенности интересна была его работа по оксидазе. Он был женат на русской и имел дочь, которая унаследовала от отца химические способности. После опубликования мною работ по совместному действию катализаторов, т. е. промоторам, А. Н. Бах прислал мне очень любезное письмо, в котором указывал на выдающееся значение открытого мною действия промоторов (т. е. веществ, помогающих действию катализаторов) и, соглашаясь с моими об’яснениями, заметил, что мы оба пришли к одному и тому заключению, хотя в своих исследованиях шли по разным путям. Я тотчас-же ответил на его письмо, и с этих пор началось наше заочное знакомство. В 1918 году во время большевиков А. Н. Бах приехал в Россию и, по предложению JI. Я. Карпова, стал организовывать указанную выше химическую лабораторию. Мне передавали, что он вывез из Швейцарии собственную лабораторию и продал ее советскому правительству (об этом мне сообщил один из сотрудников Химического Института имени Карпова). Организованная им химическая лаборатория исполняла по мере возможности все поручения Химотдела ВСНХ и ее нахождение в Армянском переулке продолжалось до осени 1922 года, когда она была переведена в специально для нее оборудованное здание, находящееся на Воронцовом Поле и принадлжавшее ранее Вогау.
Когда химическая лаборатория Химотдела переехала в новое здание, заседания Технического Совета стали происходить в новой лаборатории. А. Н. Бах отвел маленькую комнату для канцелярии Совета. Сам А. Н. Бах имел квартиру при лаборатории в Армянском переулке, и мое первое знакомство с ним состоялось в конце 1918 или в начале 1919 года. Первый разговор с ним произвел на меня хорошее впечатление; я видел в нем серьезного ученого, и его внешность располагала в его пользу. Он был тогда около 60 лет от роду, среднего роста с большой седой бородой, интересный собеседник и симпатичный по своим убеждениям, насколько можно было судить по тем отрывочным разговорам, которые мне пришлось с ним вести. Повидимому, я произвел на него также хорошее впечатление, потому что в один из моих приездов из Петрограда на заседание Техникесокго Совета, он перед заседанием позвал меня к себе в кабинет и рассказал, какое горе он и его семья переживали в то время: брат его жены, был арестован где-то в Сибири и приговорен местной Чека к расстрелу, о чем семья Баха была уведомлена по телеграфу; так как А. Н.
был хорошо известен многим большевикам по своей революционной деятельности (он был знаком по Женеве с Троцким, был очень дружен с Карповым; вероятно, его знал также и Ленин), то он надеялся спасти своего шурина9); но, несмотря на все просьбы, Ленин не согласился его помиловать, и шурин Баха был расстрелян. Передавая мне все эпизоды этого инцидента, А. Н. без всякого стеснения так резко отзывался о Ленине, что можно было только удивляться той смелости, которую он обнаружил в своем разговоре со мной. Я никогда не мог забыть этого разговора, и он часто приходил мне на память, когда я наблюдал А. Н. при других обстоятельствах его деятельности. Не надо забывать, что человеческому существу свойственно забывать глубочайшие раны и переживания и приспособляться к самым разнообразным условиям жизни. Видное общественное положение и хорошие материальные условия, дающие возможность предоставить семье спокойную, полную довольства жизнь, изглаживают из памяти обиду и все прежние страдания. Мне придется не раз еще возвращаться к описанию моих отношений с А. Н., — тогда с большей полнотой обрисуется его характер.
Когда я был назначен членом Президиума ВСНХ и начальником Главхима, то на одном из заседаний Технического Совета, Бах сказал мне, что он тоже принимал участие в этом назначении, сказав кому надо о моих достоинствах и о моей благонадежности в политическом отношении. Конечно, последнее надо было понимать в том смысле, что я буду честно относиться к исполнению своих обязанностей, и не буду вредить советской власти.
Ко времени моего назначения в Президиум ВСНХ шла усиленным темпом постройка Химического Института, которому предназначалось название Карповского (в память умершего JT. Я. Карпова). По своей должности, я должен был принимать участие в этой постройке, — главным образом, помогая получению разных строительных материалов, доставать которые в то время представляло большие затруднения. Главное участие в этой постройке принимал Б. Збарский; знакомство его с видными большевиками, а главным образом с А. Н. Рыковым, значительно облегчало дело доставки необходимых материалов на место постройки. Для снабжения лаборатории необходимыми аппаратами и реактивами, которых в то время нельзя было достать в РСФСР, было отпущено большое количество валюты и для их закупки был командирован в Германию Б. И. Збарский
В то время химическая лаборатория, которую возглавлял Бах, находилась в непосредственном ведении Президиума ВСНХ. По должности члена Президиума, я должен был наблюдать за ее деятельностью, но, конечно, фактически не имел никакой возможности вмешиваться в ее работу, так как Бах был persona grata и всегда мог обжаловать мое решение прямо А. Н. Рыкову, который очень ему благоволил. Я помню один факт, который произвел на меня очень неприятное впечатление; он касался распределения приборов, выписанных из заграницы, между Институтами Научно-Технического Отдела (НТО). Дело происходило, когда Карповский Институт был уже отстроен и, по обоюдному соглашению, передан в ведение НТО, председателем которого я уже был назначен. Я получил от Баха бумагу, в которой он предлагал мне отдать все выписанные из заграницы приборы (кажется, для электрических измерений) только вверенному ему Институту, а не распределять их между другими Институтами НТО. В бумаге указывалось, если я поступлю иначе, то об этом будет доложено Рыкову, который не замедлит решить это дело в его пользу. Мне ничего не оставалось делать, как отдать этому привилегированному учреждению все приборы, так как я никогда не пробовал без особой нужды расшибать свой лоб об стену.
Начиная с лета 1921 года, в различных областях СССР были образованы районные Госпланы, которые должны были планировать местную промышленность и вносить свои предположения о развитии общегосударственной промышленности в Госплан СССР. В Петроградский Госплан были назначены Осадчий, Шателен, Бачманов и я. Мы имели несколько заседаний Петроградского Госплана, и мне пришлось познакомиться с Иваном Никитичем Смирновым, который был переведен из Сибири в Петроград и был назначен также членом Петроградского Госплана. В Петрограде он оставался не долгое время, был переведен в Москву и назначен членом Президиума ВСНХ. Он производил на всех нас, беспартийных членов, очень хорошее впечатление, как своими выступлениями, так и уменьем схватывать сущность дела и формулировать окончательное решение по обсуждаемым вопросам. Я не могу припомнить сейчас каких-либо важных постановлений Петроградского Госплана, и я уделил очень малое время для работы в этом учреждении, так как скоро мне пришлось уехать заграницу, а после приезда в СССР я вообще перестал участвовать в работе Госплана.
Во время одного из закрытых заседаний Президиума ВСНХ был поднят вопрос об упорядочении хозяйства в совхозах в смысле снабжения их надлежащим количеством сель-ско-хозяйственных машин и удобрительными туками. На основании данных, сообщенных Семеном Пафнутьевичем Середой, тогдашним народным комиссаром земледелия, было констатировано, что хозяйство в совхозах ведется крайне неумело и самым бесхозяйственным образом. Во время обсуждения я попросил слова и высказал довольно смелые предложения, как поправить дело: плохое хозяйство в совхозах, как мне удалось наблюдать в Калужской губернии, где находился мой хутор, обусловливалось, главным образом, тем, что назначенные советской властью управители совхозами не имели ни малейшего представления о сельском хозяйстве и потому не пользовались никаким авторитетом. Я предложил использовать для правильной постановки дела в совхозах бывших управляющих большими имениями и частью хороших хозяйственников-помещиков, назначив для контроля за их действиями особых партийцев, подобно тому, как это практиковалось в Красной Армии, где на службе было много офицеров царской армии, к которым были приставлены политруки, ведавшие политической жизнью в военных частях. С. П. Середа первый подверг критике мое смелое предложение. Политическая обстановка в деревне была в то время такова, что впускать туда старую интеллигенцию, конечно, было совершенно не по пути советской власти. Конечно, мое предложение не было принято и, по счастью для меня, не было занесено в протокол заседания и дальше стен Президиума не пошло.
