переживаниях. Организаторский талант людей должен быть ценим в жизни государства не менее, чем творческий талант в науке и технике, и только близорукостью и демагогическими приемами можно об’яснить изгнание и расстрел многих талантливых русских людей, виной которых было лишь их буржуазное происхождение.
В. И. Ленин как то изрек знаменитую фразу: «Дайте мне хорошего специалиста, который обещает честно работать, так я не променяю его на десять коммунистов, которых заслуга состоит в том, что они поступили в партию». А разве с’уметь организовать дело не есть очень редкая специальность?!
Вся речь Второва сводилась к одному вопросу: что делать? Как вести себя далее при создавшихся условиях? Я видел на его измученном лице, какую драму приходилось ему пережить, и понял, что деньги играли здесь самую1 незначительную роль. Он сказал мне, что пришел ко мне по старой привычке, спросить моего совета и услышать от меня, которого он уважал и считал за правдивого человека, с твердыми убеждениями, ответ на мучившие его вопросы. Он спрашивал меня, какие шаги ему надо теперь же предпринять, которые, по моему мнению, будут наиболее соответствовать тому революционному течению, по которому движется наша страна. Я постарался успокоить его, как мог, и указал ему, что он должен продолжать свою работу для страны безостановочно, так как только в этом я вижу и цель жизни, и средство успокоения нервной системы; а если национализация произойдет, то тогда мы увидим, что делать. Мне представляется, — кончил я, — что такой человек, как Вы, не может и не должен быть оставлен без дела. Я привел в пример себя и повторил ему тоже самое, что я сказал на заседании Академии Наук. Я предложил ему обращаться ко мне в тяжелые минуты жизни, заверив, что я всегда буду готов помочь ему в его деловых затруднениях. К сожалению, моя помощь оказалось ненужной: через несколько дней (кажется, через три дня) об был убит в своем кабинете в деловом дворе каким то маньяком, по совершенно непонятным причинам. Несмотря на революционное время, рабочие его заводов устроили своему хозяину, без всякого принуждения со стороны кого-либо, многолюдные торжественные похороны и тем доказали свое глубокое уважение к этому большому русскому человеку, имя которого должно быть внесено в историю русской промышленности.
Чтобы иллюстрировать, как большевики-комисары, поставленные во главе Военного Ведомства, решали важные организационные вопросы, я опишу два случая, которые мне были хорошо известны, так как мне пришлось принять участие в их отмене.
До моего приглашения в Военный Совет, при эвакуации правительства и всех главных управлений из Петрограда, по Военному Ведомству был дан необдуманный приказ о переезде главных военных управлений не в Москву, а в другие города Европейской России; так Главное Инженерное Управление должно было переехать в Ростов-на-Дону, а Главное Артиллерийское — в Самару; Военная Академия Генерального Штаба была отправлена в Екатеринбург. Первые эшелоны ГАУ уже следовали в Самару, когда я, вступив в исполнение своих обязанностей в Военном Совете, узнал о таком распоряжении. Я тотчас же обратился к Е. М. Склянскому и, получив подтверждение о таком приказе, доказал ему полную нелепость такого распоряжения. Главные Управления должны были быть там, где находится высшая власть военного ведомства, а не за тысячи километров от нее. Мне было вполне понятно, почему начальники Главных Управлений убедили народных военных комисаров разместить свои управления подальше от Москвы: они полагали, что на юге России и по Волге служащие не будут испытывать продовольственных и жизненных затруднений. Я предложил послать телеграммы о приостановке эвакуации Главных Управлений в назначенные города, о переброске всех оставшихся в Петрограде эшелонов сразу в Москву, где для этих управлений должны быть найдены соответствующие помещения.
Народные военные комисары согласились с моим предложением, и соответствующие распоряжения были тотчас-же сделаны. Но этот новый приказ пришелся не по нутру Главным Управлениям, и через два дня в Москву явился ко мне на квартиру А. А. Маниковский, начальник ГАУ, который не застав меня дома, оставил на моем столе записку, написанную карандашом на целом листе писчей бумаги, где он порицал мою деятельность по этому вопросу и настаивал на том, чтобы я повлиял на отмену этого приказа. Он сказал мне, что немедленно отправится по начальству и постарается уговорить комисаров оставить Артиллерийское Управление в Самаре. В оставленной записке он иронически писал: «этот переезд Главных Управлений в Москву нужен для лиц, делающих карьеру и желающих греться в лучах восходящего солнца». Конечно, я опять отправился к Склянскому, и узнав от него, что Маниковский убеждал его отменить приказ, стал еще сильнее настаивать на оставлении в силе сделанного распоряжения, указав, что еще неизвестно, какие события могут разыграться в местностях, столь удаленных от столицы. При личном свидании с Маниковским, я заявил ему, что остаюсь при прежнем решении и не могу признать целесообразность приводимых им доводов о нахождении Главных Управлений вне Москвы.
В этом вопросе я одержал полную победу, но за то в другом деле, об эвакуации Военных Академий из Петрограда, я встретил громадные затруднения, и возможно, что я бы его проиграл, если бы не совершились события, которые поневоле заставили Академии остаться на своем прежнем месте.
Как я уже заметил ранее, Военная Академия Генерального Штаба была эвакуирована в Екатеринбург по приказанию Троцкого на основании доклада начальника Военно-Учебных Заведений Дзевалтовского. Я получил также бумагу от Склянского, что Дзевалтовский настаивает на перенесении и Артиллерийской Академии в Казань. Я об’яснил сначала, что Артиллерийская и Инженерная Академии ранее никогда не подчинялись Главному Управлению Военно-Учебных Заведений, а находились в ведении своих Главных Управлений. С другой стороны, я находил, что такой переезд Академии совершенно ке рационален и представит, кроме того, большие затруднения относительно перевозки их лабораторий й оборудования. В этой борьбе приняли большое участие и начальства Академий, которые просили меня — ни в коем случае не уступать в этом вопросе.
Склянский сначала соглашался со мной, что Академии надо оставить в Петрограде, но потом под влиянием давления со стороны Военного Совета, а также, под влиянием разговоров с моим товарищем по Академии, проф. А. В. Сапожниковым, стал уступать им в этом вопросе; в конце он предложил мне лично обратиться к Троцкому и изложить ему все дело. Получить аудиенцию у этого всесильного комиссара в то время представляло громадные трудности. Наконец, мне был назначен день и час моего доклада, но когда я явился, то мне пришлось ждать часы; через каждые четверть часа секретарь Троцкого уверял меня, что прием состоится через несколько минут. Когда мне стало ясно, что здесь идет издевательство надо мной, то я заявил секретарю, что я ждать больше не буду, так как я тоже не праздный человек. Тогда он немедленно провел меня в кабинет, но только не к Троцкому, а к Механошину. Я понял, что по этому вопросу Троцкий не хочет говорить со мною, но для очистки совести направил меня к комиссару, который в этом деле ничего не понимает и, конечно, ничем не может быть полезен. Я доложил Механошину вкратце суть дела и просил все это передать Троцкому для наложения на мою просьбу соответственного заключения.
Я был прав, когда предполагал, что мое посещение приемной всесильного комисара послужило поводом для издевательства над бывшим профессором и академиком, носившим по долгу службы военный мундир. На другой день после моего посещения в газете «Правда» появился фельетон, посвященный травле бывших военных, и, между прочим, содержащий насмешливое описание моего посещения кабинета Троцкого. Там указывалось, что академику пришлось часами высиживать в приемной для получения аудиенции и добавлялось: «так и надо с ними поступать». Через несколько дней т. Склянский передал мне всю переписку об эвакуации Артиллерийской Академии в
