Для всякого ученого эти аргументы являются непреложной истиной, но члены советского правительства не вняли голосу ученых и поставили задачу новой Академии Наук СССР делать исследования по намеченным планам, имея в виду современные задачи промышленности и не увлекаться проблемами, которые имеют только академический характер.
Осенью 1928 года в Академии Наук было образовано несколько комиссий: по химии, по технологии, по физике, геологии и минералогии, по математике, по биологии и по гуманитарным наукам. Я был назначен председателем комиссии по химии, а акад. Курнаков по технологии. Ранее, чем комиссии приступили к выбору кандидатов в члены Академии, был разработан особый циркуляр во все научные учреждения и высшие учебные заведения, в котором вкратце сообщалось о предстоящих выборах новых членов в Академию СССР и предлагалось намечать своих кандидатов по различным научным дисциплинам; списки надлежало доставить к известному сроку. В течении около двух недель шла работа комиссии и после долгих дебатов и споров были составлены окончательные списки кандидатов, которые были оглашены в заключительном общем заседании всех комиссий. Необходимо заметить, что один и тот-же академик принимал участие в нескольких комиссиях; так, например, я участвовал в комиссии Вернадского по геологии и минералогии, а также в комиссии Курнакова по промышленной химии с правом голоса. Н. С. Курнаков со своей стороны, принимал участие в комиссии по химии.
Химики имели право наметить 8 кандидатов; 7 из них были намечены без затруднений: Чичибабин, Фаворский, Бах, Зелинский, Кистяковский, Демьянов, Гулевич, но восьмой кандидат, проф. Писаржевский, встретил большие затруднения. Несомненно, работы по физической химии у проф. Яковкина (следующего кандидата комиссии) имели горазд большее научное значение, чем у Писаржевского, но приехавшие из Москвы делегаты от Совнаркома настаивали на необходимости провести его в кандидаты, так как было необходимо иметь представителя от Украинской Республики. В конце концов небольшим большинством была принята кандидатура Писаржевского.
В комиссии по технологии был особый курьез. Московские организации коммунистического направления особо настаивали о проведении в академики проф. Вильямса (Тимирязевская Сельск.-Хозяйств. Академия, — бывшая Петровская), но он, будучи хорошим профессором, имел только одну работу (его диссертация), не имеющую к тому же большого научного значения. Члены комиссии были против назначения его кандидатом, но О. Ю. Шмидт сильно настаивал на том, чтобы была выставлена его кандидатура. Ко мне в это время обратился проф. Тимирязевской Академии Прянишников и сказал мне, чтобы я настаивал на снятии кандидатуры Вильямса, так как общее мнение в Тимирязевской Академии таково, что он не заслуживает быть членом Академии Наук. После этого разговора я беседовал с О. Ю. Шмидтом и уговорил его не настаивать в настоящее время на кандидатуре Вильямса, указывая, что в будущем, при увеличении числа академиков, он легче пройдет на выборах. О. Ю. согласился со мной, и таким образом подводный камень был обойден.
В комиссии Вернадского было очень много разговоров по поводу назначения кандидатом по кафедре геологии Губкина, которого хотели также многие московские организации. Акад. Вернадский, наоборот, находил, что Губкин не имеет никаких научных заслуг, чтобы быть членом Академии Наук; к нему присоединились и другие многие члены комиссии. Я знал Губкина во время войны, когда он оказал очень большую услугу выяснив детальную! мощность нефтяных месторождений в Майкопе на Кавказе. Его изыскания в этом районе, произведенные очень тщательно, несомненно представляли серьезную работу и полученные им данные дали мне возможность парализовать интриги, поднятые лицами, хотевшими хорошо заработать на новых изысканиях в Майкопском районе. И. М. Губкин тогда произвел на меня очень хорошее впечатление серьезного работника и специалиста в геологии нефти; памятуя это, я решил теперь выступить в защиту Губкина. После долгих дебатов и особой составленной мною записки, Губкин был внесен в список кандидатов по геологии.
После общего собрания всех комиссий московские делегаты пригласили академиков, участвующих в комиссиях на обед в Европейскую гостинницу. Я думаю, что настроение у многих старых академиков во время этого пиршества (обед был великолепен и сопровождался хорошими винами) было не особенно веселое, так как чувствовалось, что мы присутствуем на тризне по старой свободной Академии, где ее члены были несменяемымыи до своей смерти. Разве можно было предполагать, что большевики оставят безнаказнной такую выходку, которую» позволил себе, например, академик Марков во время царского режима: когда Синод отлучил графа Льва Толстого от церкви, то академик Марков послал прошение в Синод, чтобы его тоже отлучили из лона православной церкви, так как он таких же убеждений, как и Толстой. Его прошение в Синод было напечатано во всех газетах, но Марков не был исключен из членов Академии. Во время обеда много говорили о плодотворной работе будущей Академии Наук СССР; в особенности этим отличались речи акад. Ольденбурга и Марра. Только в короткой речи акад. А. Н. Крылова можно было уловить некоторую иронию по отношению к новой Академии. Он вставил в свою речь одну фразу, в которой подчеркивалась разница между двумя обращениями: «Государь», и «Милостивый Государь». Не знаю, заметили ли другие присутствующие на обеде эту тонкую! иронию.
После того, как были намечены новые кандидаты в Академию Наук, Отделениям Академии предстояло подвергнуть их баллотировке, и в случае получения ими надлежащего числа избирательных голосов, они должны были баллотироваться в Общем Собрании Академии Наук.
Так как число намеченных кандидатов в точности соответствовало числу свободных кафедр по разным дисциплинам, то баллотировка в Отделениях и на Общем Собрании сводилось только к формальности. Но, конечно, в Отделениях те академики, которые не присутствовали в комиссиях могли не соглашаться с оценкой научных трудов намеченных кандидатов и голосовать против них. Я не знаю, что происходило в другом отделении, но у нас в Физико-Математическом Отделении дело не обошлось без некоторых споров. Когда в Отделении стала обсуждаться кандидатура доктора Заболотного (еще до войны 1914 года известного своим участием по ликвидации чумы в южных губерниях России), то акад. И. П. Павлов высказался в резкой форме против проведения его в академики. Он очень подробно рассказал об его печатных трудах, s которых он не находил абсолютно ничего научного.
«Если таких ученых набирать в Академию, то это будет не научное учреждение, а Бог знает что, — сказал И. П. — Вообще, —- прибавил он, — за преобразование Академии берутся люди, которые ничего в науке не понимают и не отдают себе отчета, для чего должна существовать Академия. Вот недавно приезжал из Москвы какой то грузин, я не могу вспомнить его фамилии, знаю только, что он рыжий и тоже стремился показать, что он имеет заботу об Академии».
Этот «рыжий» приезжавший из Москвы был никто другой, как секретарь ЦИК’а, А. Енукидзе, ведавший всеми делами СССР, первое лицо после председателя ЦИК’а, Калинина. Он приезжал в Академию, потому^ что Академия СССР непосредственно подчинялась ЦИК’у^ Таково было отношение И. П. Павлова к советской власти, и он не боялся высказывать открыто и в Академии, и на своих лекциях свое отношение к большевикам. Конечно, он отлично знал, что его не тронут, так как слишком высоко стоял его научный авторитет во всем мире, но все таки не каждый, даже из таких научных светил, мог проявлять такую независимость в своих политических взглядах и сужедниях. Я припоминаю одну его лекцию, которую он прочитал студентам Медицинской Академии, когда приехал из Америки, куда был приглашен на физиологический Конгресс. На лекции он рассказал, что проехал через Европу, побывал в Америке, разговаривал со многими людьми, но нигде не слыхал, чтобы был какой-нибудь намек на всемирную революцию'. Нигде так плохо не живут люди, как в СССР и нигде так не стеснена мысль, как в нашей стране. На его лекции присутствовали агенты ГПУ, и потому через некоторое время он был вызван в ГПУ на Гороховую. Следователь задал ему ряд вопросов по поводу его вступительной лекции и записал ответы Павлова, подтверждающие его отрицательное отношение к советской власти. Когда следователь заполнил всю анкету ответами И. П., то он попросил его подписать. Но в анкете для подписи были две графы, одна для обвиняемого, а другая для свидетеля. И. П. спросил следователя, где ему надо подписывать, на что получил ответ: «подписывайте, как свидетель».
