Не успел я вступить в исполнение моих обязанностей после двухнедельного отпуска, который я провел на хуторе на

Угре, как был вызван в начале августа к Куйбышеву, относительно предложения одного швейцарского гражданина, который предлагал удивительно выгодные условия для изготовления бездымного пороха по особому способу, изобретенному одним инженером, живущим в Базеле. Я попросил некоторое время, чтобы ознакомиться с довольно об’емистой запиской, поясняющей выгодность этого способа. В следующее мое свидание с Куйбышевым и начальником Военно-Промышленного Управления, я доложил, что из данных, приведенных в записке, нельзя судить о предлагаемом упрощении способа получении пороха и самое лучшее было бы командировать кого-либо из экспертов в Базель, чтобы посмотреть это производство, которое может быть демонстрировано изобретателем. Швейцарская фирма, которая предлагала это изобретение СССР, указывала, что этим изобретением интересуются другие государства, но она не хочет продавать им лицензию, пока не получит ответа от СССР, потребности которой в порохе значительно превышают требования других стран. Тогда Куйбышев спросил меня, не согласился бы я сам поехать в Швейцарию и обследовать это предложение. Мне ничего не оставалось, как выразить согласие, — и через несколько дней я снова был в Берлине и начал хлопотать о швейцарской визе.

В Берлине я познакомился с представителем фирмы, которая владела этим изобретением и тогда я понял, почему советское правительство ухватилось за это предложение. Этот представитель был коммунистом и пользовался доверием Берлинского Полпредства. Фирма-же, которая владела изобретением, никакого отношения к пороховым делам не имела, а ее специальностью было производство или продажа масляных красок. Благодаря хлопотам этого представителя фирмы, я скоро получил визу и отправился в Базель. Изобретатель нового способа получения бездымного пороха был уже пожилой человек, приятный в обращении, знающий способы приготовления бездымных порохов. Когда он мне рассказал секрет своего производства, то я сразу понял, в чем он видит прогресс в изготовлении пороха, уменьшающий расход по отдельным опера-дням и сокращающий время всего производства. С теоретической точки зрения никаких абсурдных предложений он не делал, но можно было сомневаться, будет ли возможно на практике получить такие образцы пороха, которые отвечали бы современным требованиям. Я предложил ему вместе со мною изготовить в его небольшой лаборатории фунт такого пороха, и затем испытать его стрельбой, обещая ему не выдавать его секрета, в чем я предлагал дать подписку. Мое предложение было принято, и мы занялись изготовлением пороха по его способу.

Исходным материалом служила клетчатка в особой форме, что сразу предсказывало удешевление процесса. В течении первого дня порох был приготовлен и, после надлежащей сушки, на другой день был готов для испытания. К сожалению, я не мог сделать анализа на содержание в нем азота и рискнул согласиться на стрельбу им из винтовки довольно значительного калибра. Только потом я узнал, какой опасности я подвергался, стоя рядом с изобретателем, когда он производил стрельбу в особом сарае, приспособленном для подобных испытаний. После стрельбы я спросил изобретателя, были ли у него случаи разрыва оружия, и он должен был сознаться, что они имели место, когда производились опыты стрельбы из ружей, помещенных на станок. «Почему-же Вы стреляли с руки?» — спросил я его. Он ответил, что изобретателю неловко в присутствии покупателя бояться своего детища: без риска нельзя работать. Таким образом, стоя рядом с изобретателем, который стрелял из старого типа ружья патронами с почти что чистым пироксилином, я подвергал себя очень серьезной опасности.

Когда стрельба и другие испытания были закончены, было устроено особое заседание, в котором я должен был высказать свое мнение, и согласиться на уплату расходов по произведенным испытаниям. Я ответил, что финансовая сторона дела меня не касается; полное же суждение о пригодности этого способа изготовления бездымного пороха я могу иметь только тогда, когда будет сделан полный анализ образцов, которые они должны прислать в СССР. На этом мы расстались, и я уезжал из Базеля под впечатлением несерьезности всей этой авантюры. Впоследствии, когда в СССР были сделаны анализы присланных образцов, оказалось, что они содержали более 13% азота, что указывало на очень сильную нитрацию клетчатки, и порох изготовленный из такого продукта должен был отличаться большою! склонностью к детонации. Я помню, что еще в Базеле, внимательно следя за изготовлением пороха, я составил впечатление, что порох будет очень опасен при стрельбе и может причинить разрыв оружия. Конечно, советское правительство не приобрело лицензию на подобное изобретение.

Для того, чтобы координировать работы вновь образованного Военно-Химического Управления Реввоенсовета с работами Военно-Промышленного Управления ВСНХ, была образована специальная комиссия под моим председательством. В эту комиссию вошли следующие члены: начальник Воен.-Хим. Управл. Фишман, проф. Шпитальский, от Воен.-Пром. Управл. — Поварнин, химик-инженер, который ведал составлением планов изготовления удушающих средств на военных заводах; кроме того от ВСНХ был приглашен Гальперин. Эта комиссия заседала не более двух раз, не пришла ни к каким определенным заключениям, так как невозможно было примирить требования Фишмана с возможностью их осуществления в короткий срок. Так как я начал работу заграницей, с иностранной фирмой, я счел нужным подать заявление Фишману, чтобы он меня освободил совсем от обязанностей председателя Химического Комитета в его Управлении. Он на это согласился, поняв мою точку зрения. Я в свою очередь сказал ему, что во всякое время буду готов помочь ему советом, если он того пожелает. Он предложил мне, чтобы я числился консультантом; я не возражал, так как знал наперед, что моего совета он спрашивать никогда не будет. С этих пор я не стал принимать никакого участия в Военно-Химическом Управлении.

С моим уходом из Химического Комитета Военно-Химич. Управления Е. И. Шпитальский тоже перестал принимать в нем участие и по предложению» А. Н. Баха принял на себя обязанности заведующего Отделом ядовитых веществ, который было предложено создать в Карповском Институте во вновь выстроенном здании. Но Е. И. пробыл на работе в Карповском Институте очень недолгое время, так как не согласился во взглядах с помощником директора, Б. Збарским, который привык командовать и не считаться с чужим мнением даже в вопросах, которые ему были мало известны. Е. И. советовался со мной по поводу своего ухода и очень неосторожно вел со мною часовые разговоры по телефону, критикуя довольно резко постановку дела в Карповском Институте. Я не сомневаюсь, что многое из этих разговоров послужило впоследствии обвинительным материалом против Е. И. Я советывал Е. И. совсем оставить работу с ядовитыми веществами и посвятить себя всецело научной деятельности в Московском Университете, где он создал прекрасную физико-химическую лабораторию, в которой уже работало до 40 человек и где стали исследовать очень интересные проблемы. Но Е. И., который посвятил много сил разработке методов изготовления различных ядовитых веществ (в особенности фосгена и иприта), был, конечно, в большом затруднении, чтобы решаться совсем отказаться от этой области, где он несомненно принес большую пользу советскому правительству. Поэтому, он согласился принять участие в русско-немецкой комиссии, сначала в качестве консультанта, а потом, когда немцы вышли из состава и наш договор с немецким правительством относительно изготовления ядовитых газов был прекращен, то Е. И. было поручено составить проект завода для изготовления больших количеств упомянутых выше веществ. Кроме этой работы, Е. И. согласился принять большое участие в работе вновь образованного учреждения, которое возглавлял Ступников, для приведения в порядок Ольгинского Завода, который был оборудован еще в военное время моим Химическим Комитетом для изготовления отравляющих веществ. На этом заводе предполагалось установить целый ряд производств, — сначала в полу-заводском масштабе, — для окончательной выработки больших проектов.