В виду того, что в Химическую» лабораторию ядовитых веществ стали поступать требования со стороны Военно-Химического Управления для производства некоторых исследований, я пригласил для означенных работ некоторых моих сотрудников по Академии Наук. Были приглашены Н. А. Орлов, Г.*А. Разу-ваев и мой сын Владимир. Они, несомненно, принесли некоторую пользу для налаживания работ во вновь созданной лаборатории, но оставались очень недолго на этой работе; только Орлов и Разуваев были приглашены читать некоторые курсы по химии в Артиллерийской Академии. Причина, почему означенные лица предпочли отказаться от ведения работ по исследованию ядовитых газов заключалась в том, что это клало на них особую ответственность перед ГПУ в виду особо секретной работы. В особенности их напугал инцидент с Н. А. Орловым, моим старшим ассистентом по Академии Наук. Я нахожу необходимым привести его здесь, так как это послужит к более полному выяснению характера Н. А. Орлова, который единственный из всех моих сотрудников доставил мне не мало очень горьких минут. Н. А. Орлов был учеником проф. В. Е. Тищенко в Ленинградском Университете. Сын генерала, он учился сначала в Пажеском Корпусе; во время революции он поступил в Университет, где окончил курс с отличием, и проф. Фаворский, будучи приглашен мною в Химический Комитет, поручил экспериментальную работу Орлову, неимевшему тогда никакой другой работы. В то время (в 1924 году) еще не надо было спрашивать ГПУ о разрешении поручить подобную! работу тому или другому лицу. А. Е. Фаворский на одном из заседаний комитета в Ленинграде представил мне скромного молодого человека, высокого роста, с интересным лицом и робкого во всех своих проявлениях. После того, как А. Е. Фаворский закончил работу с льюизитом, он просил меня взять Орлова ассистентом в лаборатории Академии Наук; В. Е. Тищенко также дал о нем хорошую рекомендацию.
Первое время Н. А. Орлов очень прилежно относился к работе; ранее ему никогда не приходилось работать с высокими давлениями и с каталитическими реакциями и ему многому пришлось учиться, чтобы овладеть методом. Я его назначил старшим химиком и поручил ему заведывать инвентарем лаборатории. Вскоре ко мне обратились два делегата от коммунистической ячейки Ленинградского Университета, которые дали очень плохую аттестацию об Орлове, как о человеке, так и об его политических убеждениях; они заявили, что если я не отстраню его от должности, то они будут просить Ленинградское ГПУ выслать его из Ленинграда. Я не придал этому разговору особого значения и переговорив с Орловым, решил его оставить в Лаборатории. Но преследование Орлова со стороны Г. П. У. приняло такую форму, что он решил немедленно поехать в Москву, чтобы просить моего заступничества. Надо было видеть состояние Орлова, его слезы и слышать его заверения об его глубокой ко мне преданности, чтобы понять мое решение спасти этого человека и начать хлопоты об его оставлении на моей ответственности. На другой же день я созвонился с Уншлихтом, заместителем Дзержинского по ГПУ, и, изложив ему всю« историю с Орловым, просил оставить его в Ленинграде, как хорошего химика. Уншлихт согласился и Орлов уехал в Ленинград, празднуя победу над своими врагами.
Казалось бы, что после такой истории Орлов должен был бы чувствовать ко мне особую признательность и стараться не беспокоить меня, улучшив свои отношения с другими химиками. Но у него была особая натура; ему доставляло громадное удовольствие заставлять своего друга или недруга переживать неприятные минуты. Я не знал ни одного человека, который мог бы сказать о нем доброе слово. Он был до нельзя груб с младшими химиками и часто ругал их непристойными словами. Сколько раз я пробовал деликатным образом уговорить его переменить свою привычку обращаться с людьми, но все было напрасно. Не сказав мне ни слова и пользуясь моим отсутствием из Ленинграда, он посылал в “Berichte” в Берлин статьи о деструктивной гидрогенизации. Хозяйство в лаборатории он вел так безалаберно, что мне пришлось его передать сначала Разуваеву, а потом специальному лицу, Д. Н. Дурасову, который и привел весь инвентарь и отчетность в полный порядок.
Во время одной из моих поездок заграницу, Орлов был арестован ГПУ, но к всеобщему нашему удивлению просидел там только две недели и был выпущен на свободу. Он вернулся в лабораторию в замечательно веселом настроении духа и стал еще более развязным в обращении со своими коллегами по лаборатории. Мне многие говорили, что он, вероятно, купил свою свободу обещанием быть верным слугой этого почтенного учреждения.
Не помню вследствии каких соображений я решил повидать А. Н. Баха; если мне не изменяет память, вопрос, который надо было обсудить с ним, касался предложения сделать проф. Нейберга, директора биологического института в Берлине (Kaiser Wilhelm Institute), членом-корреспондентом Академии Наук. Академик Костычев сильно возражал против такого предложения, и потому мне было необходимо заручиться мнением Баха. После окончания делового разговора я дал понять Баху, что я ничего не имею против того, что я больше не председатель НТО, что вся цель моей жизни, это научная работа, и буду очень признателен, если в ГИПХ’е (Госуд. Институт по Прикл. Химии), где я уже приступил к созданию лаборатории высоких давлений, коллегия НТО пойдет ко мне навстречу и даст возможность развить широко это дело. А. Н. был очень любезен со мной и обещал поддержку. Я должен сказать, что он с этих пор стал очень хорошо относиться ко мне и такие отношения продолжались до окончательного моего от’езда заграницу.
1-го апреля я поехал в первый раз на работу в лабораторию в Берлин. По приезде мы обсудили, какие аппараты необходимо заказать механику Hoffer’y в Mulheim’e, чтобы начать работы под давлениями. Необходимые чертежи моей бомбы я привез с собою, и они были переданы Гофферу для выполнения. Так как аппараты могли быть готовы только месяца через два, т. е. к следующему моему приезду в Берлин, то я с Фрейтагом начал изучать одну реакцию, которая могла идти без давления. Эта реакция заключалась в превращении нерастворимой серно-кислой соли бария (минерал, в природе известен, как тяжелый шпат) в растворимую соль, хлористый барий, для чего мы пропускали хлор через сернокислый барий, положенный в горизонтальную трубу, нагретую до 600° С. Нам удалось при известных условиях получить более 80% превращения сернокислой соли в хлористую. Этот процесс имел практическое значение, и Байерише Ко. тотчас же взяла на эту реакцию патент. Я был очень доволен поработать в новых условиях, — в особенности, принимая во внимание обстоятельство, что мои мысли были сосредоточены только на исследовательской работе, а кроме того вследствие очень дружелюбного отношения ко мне всего персонала центральной лаборатории.
В течении месячного пребывания в Берлине нам удалось закончить эту работу; в это-же время я написал свою речь, которую я должен был произнести в день празднования 35летнего юбилея моей научной деятельности.
Когда я возвращался 1-го мая в Москву, то узнал, что немецкие ученые общества устраивают особую неделю для русских ученых, которые должны сделать доклады о своих последних исследованиях. Было приглашено 20 ученых, наиболее известных по своим научным работам в Германии. Из химиков были приглашены Ипатьев и Чичибабин, из физиков академик Иоффе и Лазарев, физиолог Гурвич (брат химика Гурвича), профессор-доктор (хирург) Федоров и др. Возглавлял эту ученую корпорацию народный комиссар Семашко. Ученая неделя была назначена на конец июня, и мы все должны были приготовить к этому времени соответствующие доклады.
ГЛАВА ВТОРАЯ ЮБИЛЕЙ 35-ЛЕТИЯ МОЕЙ НАУЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В конце 1926 года мои друзья и почитатели моей научной деятельности возбудили вопрос о чествовании моей научной деятельности, так как в феврале 1927 года исполнялось тридцать пять лет со дня появления моей первой научной работы. Новая Коллегия НТУ согласилась на это предложение и испросила согласие на это чествование советского правительства. Для организации празднования моего юбилея была назначена специальная комиссия, при чем главная работа по рассылке приглашений была возложена на А. П. Шахно и М. А. Блоха. Оба они были моими хорошими друзьями и делали все, что было в их власти, но вследствии бюрократической волокиты разослать пригласительные билеты как в СССР, так и заграницей, им удалось только за месяц до дня празднования юбилея и поэтому многие приветствия из отдаленных государств, — из Японии, Америки и т. п., — не могли быть доставлены. Празднование было назначено на 15-ое мая, в час дня, в большой аудитории Политехнического Музея.
