О, жизнь! Я все тебе прощаю.

И давний голод в недород,

И что увлек меня, вращая,

Большой войны круговорот.

Прощаю бед твоих безмерность —

Они устроены людьми.

Прощаю, как закономерность,

Измены в дружбе и в любви.

Для всех утрат, былых и близких,

Я оправданий не ищу.

Но даже горечь дней колымских

Тебе я все-таки прощу.

И только с тем, что вечно стынуть

Придется где-то без следа,

Что должен я тебя покинуть, —

Не примирюсь я никогда.

              А. Иванову, сатирику

Металлолом! Металлолом!

Киоск дощатый за углом.

Веселый год сороковой.

Цветенье лип над головой.

И мы с товарищем вдвоем

Везем сдавать металлолом.

Тележка дряхлая ворчит

И по булыжнику стучит.

На зависть всем колоколам

Гудит, грохочет старый хлам:

Позеленевшее ведро,

Литое ржавое ядро,

Стальной ошейник для собак,

Екатерининский пятак,

Пустые ризы от икон,

Разбитый древний граммофон…

Давным-давно на свете нет

Скупых примет

Тех дальних лет.

Была военная зима —

Сгорели старые дома.

От прежних лип остались пни,

Давно трухлявые они.

В асфальт оделись города —

Исчез булыжник навсегда…

Товарищ мой погиб в войну

 В свою десятую весну.

Что решено,

Что суждено —

Все переплавлено давно.

Но, как и прежде, за углом

Звенит-гремит

Металлолом.

Кто додумался правду

На части делить

И от имени правды

Неправду творить?

Это тело живое —

Не сладкий пирог,

Чтобы резать и брать

Подходящий кусок.

Только полная правда

Жива и права.

А неполная правда —

Пустые слова.

Приход зимы в краю суровом

Я вижу ясно и сейчас:

Холодный ветер с диким ревом

Деревья грозные потряс.

Мне и сегодня снится, снится

Скупого дня последний луч;

Пурга, готовая пробиться

Из тяжело летящих туч;

Снежинок первое порханье

В оцепеневшей синеве,

Когда от моего дыханья

Растаял иней на траве.

                                Рокуэллу Кенту

Подъемный кран раскачивает ветер —

Как будто не Москва,

А Колыма

Явилась мне сегодня на рассвете

Сквозь белый пар,

Сквозь белые дома.

И у шоссе костер горит смолисто.

Кипит в котле расплавленный гудрон.

И увлеченно спорят два таксиста,

Осыпанные жестким серебром…

О, странный мир!

Ты повторяешь краски.

Я помню, как не раз я застывал

У тех полотен с видами Аляски,

Где никогда, конечно, не бывал.

Суровый мир.

Скупое освещенье.

Холодных, чистых красок торжество…

И в каждой жилке Зрело ощущенье

Немыслимой знакомости его!

И эту сопку в облаке тумана,

И эту тень косую на снегу

Я видел где-то

Возле Магадана.

Вот только точно вспомнить

Не могу.

Вспоминаются черные дни.

Вспоминаются белые ночи.

И дорога в те дали — короче,

Удивительно близко они.

Вспоминается мутный залив.

На воде нефтяные разводы.

И кричат,

И кричат пароходы,

Груз печали на плечи взвалив.

Снова видится дым вдалеке.

Снова ветер упругий и жесткий.

И тяжелые желтые блестки

На моей загрубевшей руке.

Я вернулся домой без гроша…

Только в памяти билось и пело

И березы дрожащее тело,

И костра золотая душа.

Я и нынче тебя не забыл.

Это с той нависающей тропки,

Словно даль с голубеющей сопки,

Жизнь открылась

До самых глубин.

Магадан, Магадан, Магадан!

Давний символ беды и ненастья.

Может быть, не на горе —

На счастье

Ты однажды судьбою мне дан?..