— Вот сейчас, точно, на монаду похожа! Как будто сидишь на спинке стула. Греешься под солнышком и крылышками прозрачными машешь — медленно-медленно...

— Послушайте! Я видела монад в Крыму: они, когда не летают, очень уродливые! Похожи на крошечные высохшие щепочки.

— Не обижайся. Ты создана для полета — я тебя так вижу своим художественным воображением. Именно когда твоя душа парит над повседневностью, ты безумно красивая!

Он встал — мышцы топорщили рубашку, как надкрылья. Красивая все-таки фигура у этого цыганского ангела! Подошел к полке и достал какую-то фотографию.

— Возьми, мать, это тебе. Сфоткал двадцати лет от роду, когда в Польше по обмену был и понятия не имел, что ты есть на свете. А теперь дарю — видишь, как информационное поле работает.

Я с удивлением рассматривала поблекший черно-белый снимок в деревянной рамочке: там был холм, размытые деревья вдали, на переднем плане лежал камень с тремя коронами.

— Это что?

— Ты же из Мнишеков, Анна Александровна? По крайней мере, я тебя так понял. Значит, твоя историческая вотчина — Самборский замок.

Меня передернуло: опять эта тема! Опять кольцо...

— Отчасти! А вот вы-то откуда?

— Не знаю, — чистосердечно признался Василий, — слишком много во мне намешано. Я сам не знаю, какой и за кого — за черных или за белых? Люблю поститься и молиться — ощущения непередаваемые, Анна Александровна! Но и погулять люблю! Это же ужас какой-то! Комнату потерял, чуть не убили меня, а раскаяния нет! И боюсь, не будет... Когда росписи поновляю, сердце начинает сильнее биться и слезы на глаза наворачиваются. Только есть такие умения, каких лучше бы не было: иногда смотрю на человека и уже все про него знаю.

— Вы ясновидящий?! Как вас терпят в монастыре?

— Сестры ведь тоже с понятиями, они мудрые. Я в этом никоим образом не виноват и этим даром пользоваться не хочу! Однако это — природа, можно сказать геном, передалось от матери, или бабки, или прабабки, как цвет волос и глаз.

— Ваша матушка умела гадать?

— Умела, к сожалению, и у меня поневоле порой получается. Вот сейчас получается! — Он наклонился ко мне и тихо, серьезно сказал: — Я хотел предупредить, что кольцо у тебя дурное. Боюсь, подставили тебя с этим камушком: может, и не ангельское око, а сатанинское. Ну на что оно тебе? Верни, пока не поздно, откуда взяла.

— Ничего я не брала. Один антиквар вручил! Тут салон неподалеку.

Я покраснела и рассердилась. Мысленно я уже привыкла носить герб Мнишеков, и эта эксклюзивность была приятной. Но в его словах была странная правда, от которой мои нервишки натянулись и задрожали как струны. Теперь я поняла смысл выражения «играть на нервах»! Василий — играл, и играл виртуозно, оживляя в глубине памяти тот нереальный вечер. При словах «сатанинское око» вспомнились волчьи, прищуренные глаза Уса, которые глядели (или следили?) сквозь табачную дымку. Честно говоря, кольцо он буквально всучил — и я почему-то взяла... На душе стало неуютно, и собеседник сразу это почувствовал.

— Вот видите. — Василий задумчиво посмотрел на мое растерянное лицо. — В душе вы понимаете, что я прав, моя доверчивая Анна Александровна! Тем более что никаких антикварных салонов в округе я не знаю.

И почему-то я ему все рассказала!

— Очень плохо, Анна Александровна! По-моему, он просто перевел стрелку, и теперь вы крайняя.

— Ну откуда вы знаете? Откуда?

— Интуиция и немного логики.

— Не интересничайте, пожалуйста! — жалобно попросила я. — Мне страшно.

— А я не интересничаю! Это голая физика.

— В физике я вообще ничего не понимаю.

— Но воображение у вас имеется? Помните, я сравнивал время с катушкой ниток, которые наматываются на ось вечности? И витки где-то могут совпасть, лечь один на другой — тогда получится ловушка времени, через которую можно перейти на другой виток прошлого или будущего. Смотрите, что я покажу! Это не компьютер, а солидные старые издания, где фотошоп исключается.

Он достал увесистую стопку книг и журналов и плюхнул на стол. Почти везде торчали хвосты закладок.

— Я, уважаемая Анна Александровна, обожаю разгадывать загадки истории, и тема Самозванца — одна из моих любимых. Все думаю, был ли он Рюриковичем или не был?

— И что?

— Не отвлекаемся! Не в нем дело... Женщина, в которую влюблен мужчина, — это ключ ко всем загадкам. Посему я внимательно изучал Марину, потом мои занятия прервались из-за недостатка времени. Вот смотрите...

Он медленно переворачивал страницы, демонстрируя портреты, и везде левая кисть Марины была жирно обведена фломастером.

— Видите?

— Ничего не вижу!

— Правильно, потому что на руке ничего нет. А было! На всех этих картинах раньше было кольцо. Я его прекрасно помню и, когда вы лежали бесчувственная в моей сторожке, я не без удивления рассматривал аметистовый перстенек. Сначала не мог вспомнить, где видел. Затем вспомнил, стал листать и... Ни одного портрета с кольцом — как в воду кануло! Я стал думать и понял, что вы в опасности. И поверьте, только этим объясняется навязчивый интерес к данному украшению. Еще во время дождя хотел поговорить, но вы позорно бежали...

— Да погодите вы! — У меня от ужаса пересохло во рту. — Какая опасность? Все участники этой истории давно мертвы. Вы намекаете, что могут обвинить в краже музейной ценности?

— Теоретически и это возможно. Однако мой кладбищенский опыт показывает, что смерть — понятие относительное.

— Относительное?

— Конечно! Не допускаете, что говорили лично с атаманом Усом, а не с его потомком? Как вам такая идея? Одержимый мыслью о родовом проклятии, Ус мечтал избавиться от кольца — и это ему удалось! Теперь вы крайняя.

— В к-каком смысле? Что вы имеете в виду?

— Ну вот скажите: Марина может без боя отдать волшебное кольцо? Тем более что оно по праву ее. И если атаман пробрался сюда, то почему она не может пойти по его следам?

Глава 12

Наступила мертвая тишина. Сначала я почувствовала, как поплыли перед глазами Маринины портреты. Затем лицо ее изменилось: глаза ожили, стали блестящими, она усмехалась, как гоголевская панночка. Потом погрозила мне пальцем и ехидно подмигнула, кривляясь... Я зажмурилась, захлопнула книгу и смахнула всю эту макулатуру со стола.

— Тише, тише, Александровна! Ты чего? Или почудилось что-нибудь?

Василий говорил с легкой иронией, но из-под спутанных черно-седых завитков смотрели пристально вороньи глаза — просто прожигали меня насквозь.

— Вы знаете что-то! Вы все знаете!

Сердце колотилось как бешеное, и страх накрыл волной. Господи, помоги! Помоги, если Ты есть, а я верю, что Ты есть! Во что я ввязалась? Клянусь, больше никакой мистики, я выброшу это кольцо — только помоги уйти отсюда живой и невредимой! Проклятое любопытство и жажда приключений...

— Я хочу домой! Я пойду домой.

— Уже поздно... — спокойно возразил Василий, прислушиваясь.

Треха тоже напрягся и повернул морду к двери. И я поняла, что путь к отступлению отрезан, потому что затылком и спинным мозгом ощутила, как в доме появился кто-то еще. Эта сущность неторопливо и легко поднималась по лестнице! Шаги были почти невесомыми: кто-то как будто не ступал, а скользил по наклонным доскам, иногда случайно касаясь ногой опоры. Потом скрипнула дверь.

— Это Марина?!

— Валентина!

— Дядя Василий!

Три крика — три имени! — слились в один вопль, дополненный звонким Трехиным гавком. И сразу стало тихо: мы оторопело взирали друг на друга, пытаясь осознать случившееся.

В дверях стояла девица лет двадцати восьми и, приоткрыв от удивления рот, пялилась на меня. Рядом с ней померкла бы даже Алиса, потому что девица была просто сногсшибательной, но абсолютно не вписывалась ни в какие эстетические стандарты. Это было нечто невообразимое — рубенсовская красотка, беззастенчиво покинувшая пространство холста и музейные залы: высокая, длинноногая, с красивой шеей, при этом намечался мягкий животик, присутствовали круглые бедра и фантастический бюст. Вошедшая явно никогда не подвергалась воздействию спортивных тренажеров — это был дикий и прекрасный цветок, полный собственного достоинства. Ее совершенно не смущали некоторые особенности, которыми не обладали рубенсовские модели: голова, бритая под ноль, отсутствие переднего зуба, хотя все остальные были белые и ровные как на подбор, и фиолетовый синяк на левой скуле.