— Увы, Влад! Такой страны нет. Считай, что это сон.

По глазам было видно, что сын не верит. Он упрямо наклонил голову и сказал:

— Ма, раз это был только сон, я хочу тоже тебе сниться — будем странствовать втроем. Придумай и про меня что-нибудь.

— Договорились.

Я убрала рукопись в сумку с тайной надеждой на чудо.

На следующий день я принесла свою тетрадь с заветной сказкой и приготовилась осуществить рискованный план. Целью моего сафари был господин Бронштейн, возглавлявший сеть кооперативных издательств и по совместительству один из наших родителей, отец очаровательной Сашеньки. Я решила предложить ему рукопись и любой ценой устроиться в его издательство: корректором, редактором, администратором — все равно кем. Литературный труд был моим единственным профессиональным умением. Но просить Леонида Петровича было так же страшно, как целовать туфлю Чингисхана.

Это был полнокровный рыжий мужчина, который никогда не здоровался и всем в детсаду тыкал (кроме заведующей). Тормозов у него не было — говорил что хотел и даже не смотрел на реакцию. Тем не менее его уважали, потому что зарабатывал интеллектом, а не продажей водки. И это уважение действовало как новокаин: губы немели, язык не слушался. Несколько раз он вопросительно смотрел в мои расширенные от ужаса зрачки, однако я так и не осмелилась заговорить.

Этим утром, пока Саша самостоятельно переобувала чешки, Леонид Петрович с кем-то ругался по своей «Форе» и в конце сказал тихим и страшным голосом:

— Изволь найти приличную вещь для издания: твой репертуар смехотворен! Какой такой переводчик? За неделю не сдашь романчик — сам заговоришь на всех языках сразу. Понял?

И тогда я решилась.

Он, как Вий, вперил в меня голубые стеклянные очи, обрамленные рыжими длинными и очень редкими ресницами. Веки были красными. От бессонницы или от водки?

— Что нужно?

— Простите, я случайно услышала: если необходим переводчик, я могла бы... Английский, немецкий без словаря. Я кандидат наук.

— Гы-ы-ы, — заржал Вий. — Значит, плохой кандидат, раз в садике работаешь. Нам нужны профи.

— Я профи, — хладнокровно соврала я, чувствуя, как немеет не только язык, но и плечи. — У меня еще есть рукопись. Хотела бы предложить...

— Да что за напасть такая? Почему сейчас все бабы пишут?

— Протестируйте меня! Согласна на любую проверку.

— Значит, на любую? Прелестненько.

Вий внимательно оглядел мою тощую фигурку, завернутую в белый халат, разношенные тапочки и зализанную кичку.

— Люблю самоуверенных женщин. В восемь приходи в издательство, будешь доказывать свой профессионализм. Я тебя сам протестирую.

Вий поцеловал дочь и ушел, не взглянув на меня. Я стояла в полном недоумении: что это будет? Собеседование или... нечто большее?

— Анна Александровна, вам надо переодеться, — зазвенел детский голосок.

Сашенька смотрела на меня большими голубыми, в общем-то отцовскими, глазами.

— В папино издательство приходят только красивые дамы, похожие на фей. Иначе на работу не возьмут: там дресс-код. И главное, не волнуйтесь так, — улыбнулась маленькая принцесса Бронштейн. — Папа моментально тестирует. Говорит, что всех видит насквозь, особенно женщин, хотя они очень хитрые. У него все просто: раз-два — и в дамки. Или досвидос.

— Саша, замолчи!

Девочка удивленно пожала плечами:

— «Дамки» — это значит прекрасные дамы. Это папино любимое слово. Почему вы сердитесь?

В приемной меня встретила красивая и полная афророссиянка, и стало ясно, что моя честь в безопасности. Рядом с этой гематитовой статуей я казалась серой пылинкой. У секретарши были глаза с поволокой, черная, до синевы, кожа, стройная талия, грудь, похожая на знойные холмы, и огромные бедра — девушка напоминала венчик мавританского ириса на длинных и мощных стеблях-ногах. Моя женская несостоятельность была налицо.

Господин Бронштейн, очевидно, видел сквозь стены.

— Снегурка, она пришла? Быстро свари моккачино и проводи ко мне.

Однако! На своей территории Вий был джентльменом. Я сглотнула слюну: в те далекие времена экзотический моккачино был моим любимым напитком.

— Сейчас, сейчас, Леонид Петрович! — заворковала Снегурка.

Она блеснула темным глазом и резко наклонилась, так что коротенькое платьице уехало на затылок. Когда Снегурка распрямилась, в руке у нее был поднос с одной-единственной чашкой. Грациозно покачивая бедрами, девушка двинулась в кабинет и пригласила меня пройти следом.

— Пришла? Тогда бери.

Вместо моккачино Вий протянул мне немецкую книжку. Сесть он не предложил, все стулья демонстративно стояли вдоль стен, вне зоны досягаемости.

— Трогай, милая, — сказал хам, и я «тронула».

Я говорила и читала на немецком и английском соответственно с шести и семи лет и очень хотела поразить Вия. Отомстить за все сразу: и за роскошную девицу в приемной, и за отсутствие стула, и даже за директорство. От волнения некоторые слова выскакивали из головы, но я домысливала, добавляла, переставляла акценты. Вий периодически поднимал свои красные веки и с интересом на меня смотрел. Потом гаркнул: «Стоп!»

— Хорошо сочиняешь. Получилось лучше, чем у этого немца, — без занудства и зажигательно. Я эту книжонку уже наизусть выучил... Ну, не совсем по тексту.

И только тут до меня дошло, что Леонид Петрович говорит на чистом немецком языке.

— Ну чего смотришь, милая? Я тоже университет окончил. И, как видишь, работаю по специальности. Так что из нас двоих профессионал — это я. Ладно, не обижайся. Квартира есть? Нужно чтобы залог был на случай неустойки: я тебя на работу беру.

Глядя на эту красную морду, я вдруг поняла, почему матросы и солдаты взяли Зимний. Наверное, это и есть классовая ненависть. Я встала и пошла к двери: не давать же ему оплеуху, в конце концов?

— Zurück! Zu stehen! — рявкнули сзади. — Я же про тебя все знаю. Баба одинокая? Одинокая. Что с тебя возьмешь? Про квартиру пугаю, хотя штрафы у нас порядочные... Остаешься?

— Ja! Ich bleibe, Herr Chef! — с солдатской четкостью ответила я.

— Чего ждешь?

— Рукопись... Вы говорили про репертуар. У меня есть... предложение, — лепетала я дрожащими губами и ненавидела себя.

— Дай сюда. — Он протянул веснушчатую лапу с отполированными ногтями. — Я зерна от плевел определяю на пятой странице. Иногда двух страниц хватает. У тебя что — рассказ, повесть, роман?

— У меня... сага.

— Да ешкин кот! Вы что, все с ума посходили? Опять фэнтези...

На пятой странице Демиург снял очки, аккуратно их сложил и огласил приговор.

— Так нельзя! Ты меня чуть не усыпила — одни описания. Я это печатать не буду. Хочешь — издадим малым тиражом за твой счет, так сказать, на память. Но некую линию вычленить можно, за идею мы копеечку платим. Понимаешь, главное — это кости, мясо нарастет. У нас целый штат работает над развитием сюжетов. Любые описания можно сепарировать...

— Не нужно ничего препарировать! Отдайте!

— Я сказал — сепарировать. Ты еще и глухая?

Он небрежно кинул мою синюю тетрадку. Потом протянул какую-то папку:

— Возьми эту немецкую хрень, смирись и интерпретируй: интерпретатор ты хороший, а писатель посредственный... Аванс хочешь?

Так я стала переводчицей, вернее литературным алхимиком и астрологом. Выяснилось, что у меня отличная интуиция, я по первым строчкам угадывала судьбу автора. После недолгих опытов я научилась превращать книги в деньги и нашла свой философский камень. Даже средненькие романчики, пройдя через мой ноут, превращались в успешные бестселлеры. Я могла увести в чужие миры тысячи читателей. Я стала литературным Сталкером и Вангой в одном лице!

...А что было бы, если бы через измельчитель пропустили меня? После такого никакой талант не воскреснет.

Под утро приснилась лестница: она висела в воздухе, плавно покачиваясь. Поколебавшись, я стала подниматься вверх, но лестница никуда не вела...