Это была чья-то кровь.

— Б-брат-тик, — слева послышалось тяжелое срываемое дыхание, заставляющее всю кожу покрыться противным холодом, — т-ты проснулс-ся?

Нацу медленно повернул голову и вмиг оцепенел — рядом лежала до ужаса бледная Венди. Одежда была пропитана кровью, а одна ее рука слабо сжимала запястье брата, дыхание становилось все въедливее и громче.

— Венди! — по щекам уже текли слезы, а свободной рукой он искал телефон, который обычно оставлял на тумбочке возле кровати.

Но мобильного рядом не было, как, впрочем, и тумбочки. Он вообще находился не в своей комнате. Рядом лежали только испачканные в крови канцелярские ножницы.

— Что произошло? — сипло дрожащим голосом спросил он, повернувшись к сестре и сминая ее в охапку, в надежде найти рану.

— Больно, — выдохнула она и закашляла кровью, пачкая его майку.

— Держись, — только и смог прошептать он, чуть ослабляя хватку, — прошу, только держись.

— Не вин-ни с-себ… — захлебываясь, произнесла она.

Нацу не знал, что делать, что ответить, что спросить.

Нацу не знал, как можно помочь собственной сестре.

Нацу ничего не знал.

И это незнание резало не хуже острейших лезвий, насмехалось над беспомощными и заставляло склонить голову над своими потерями и выть, глотая собственные слезы, крики и всхлипы. Оно наслаждалось человеческой слабостью, с трепетом слушало очередные вздохи, охрипшие голоса, со смехом читало о сломавшихся судьбах и сгоревших душах.

***

— Она умерла у меня на руках, — уже не сдерживая слез, просипел Нацу, — на руках собственного убийцы.

Люси молчала и смотрела сквозь оконное стекло, молча дыша и ощущая влагу на щеках. Ловила взглядом на посеревшем небе облака, которые плыли по течению ветра и переговаривались между собой, обсуждая, возможно, человеческую ничтожность.

«Ты не убийца», — хотелось сорваться с языка, но голос пропал.

Сломался, будто тот двадцатилетний Нацу из прошлого.

— Я долго не мог прийти в себя, — отдышавшись, произнес он, — сидел в обнимку с Венди, надеялся, что вот-вот она рассмеется и скажет, что все это была шутка… — грузно выдохнул. — Но ни через минуту, ни через пять, двадцать минут так и не задышала, — вытер тыльной стороной ладони одну щеку, — а потом вернулся Игнил.

***

— Ты ни в чем не виноват! — пощечина отрезвляюще пробила затуманенный разум.

— Я ее убил! — громко воскликнул Нацу, приподнимаясь на коленях и прижимая Венди к себе.

Игнил не знал что делать: он так же плакал, стискивая челюсть, пытался забрать ее тело и дрожащими пальцами набирал чей-то номер на телефоне. В его сердце, когда-то заново наполненном детскими улыбками, смехом и счастливыми воспоминаниями, вновь разрасталась гниль, такая знакомая и такая…

Смертельная.

— Сынок, — его голос хрипел низким басом, пугающе возвращая в реальность, — ты ни в чем не виноват, запомни и всегда повторяй это.

***

Нацу обнял себя, уткнувшись носом в сложенные перед собой руки. Всхлипы становились все чаще, а слезы — все соленее, как в тот день.

— Он взял всю вину на себя, — прошептал сквозь тишину.

Люси продолжала считать облака, сжав губы в тонкую полоску и проклиная все небесные силы в несправедливости человеческих судеб. Этот парень казался таким бездумным еще в первую их встречу, она даже мимолетом подумала, что ему стоило жить дальше, приносить в этот мир еще больше света и смеха.

— Почему ему не дали срок? — сожалеюще промолвила. — Смертная казнь — это ведь слишком жестокая мера наказания даже для большинства убийц.

— Это его решение, — отрезал Нацу и вновь погрузился в воспоминания. — Когда мы виделись в последний раз перед судом, он так и сказал: «Я больше не могу, на мою долю выпало слишком много смертей».

— Но оставался ведь ты! — неверяще воскликнула она.

— «Прости меня», — прошептал тихо, — вот, что он ответил мне, — усмехнулся с болью в глазах, — и уже через несколько минут в зале суда рассказывал, как убил собственную дочь, скрашивая все события выдуманными подробностями, — прищурился. — А я сидел в нескольких метрах от него и ничего не мог сказать.

— Почему?

— Просто принял его решение, — покачал головой, — я был не в силах видеть его страдания, потому что даже со своими справиться не представлял возможным. Избавился от большей части денег, отдав в сиротские приюты, купил себе эту квартирку и перебивался на нескольких работах, надеясь утонуть в пучине трудовых будней. Фрид настоял на постоянных посещениях, даже согласился заняться мной на бесплатной основе, потому как хорошо общался с Игнилом.

Сглотнув, Люси мягко прикоснулась к его голове и, пустив очередную слезу, сказала:

— Но ты справился.

Нацу поднял на нее свои влажные глаза и еле слышно произнес:

— Последние слова Венди были «не вини себя», — голос мурашками пробирался под ребра и скреб кости своей сухостью, — но я до сих пор помню, каким цветом были ее мертвые глаза.

Несильно сжав пряди волос, Люси не нашлась, что ответить и подалась вперед, оставляя поцелуй на лбу подопечного.

— Спи, — нежно промолвила и опустила ослабшее тело на пол, подарив тому возможность забыться в дреме.

Затем она вновь взглянула на небо, прочитала в облаках издевательскую усмешку, которая жадно вдыхала сырые воспоминания, пропитанное людскими слезами и переживаниями. Облака насмехались над детьми, которые в каждый день рождения с восторженными криками задували свечи.

Облака будто кричали каждому, смотревшему на них:

«Плачь, плачь, плачь».

И Люси не выдержала, поддалась эмоциям, горящим внутри сердца тусклыми искрами.

Ведь зачем-то же она плакать научилась?..

========== Глава шестнадцатая. Сон в подарок. ==========

Если дыхание сводит легкие до треска, врачи настоятельно просят сходить провериться в больницу.

Если кожа зудит и краснеет от касания, вам пропишут мазь.

Если в глазах все размыто, можно получить рецепт на очки или линзы.

А если диагноз незнаком никому из специалистов, они искренне посоветуют вам молиться.

Люси во врачебных советах не нуждалась, и без того прекрасно понимая, что ее диагноз — стертая душа. Вакцины не существовало, побочные эффекты — пробуждение желания противоречить законам Божьим. Да и не пытался никто лечить эту болезнь, потому как ни у кого еще она так не прогрессировала.

Просто никто так не хотел жить среди людей.

Даже сами люди.

— Один день, — неуверенно произнес Джерар и в который раз вопросительно взглянул на Люси.

— Двадцать лет, — непреклонно повторила она и откинулась на спинку мягкого бежевого кресла, стоящего перед окном.

Там светило солнце.

Яркое, светлое, почти испепеляющее. Но такое… Ядовитое. Заражало кровь, щипало своим блеском глаза и шипело на облака, поддаваясь их игре в прятки. Оно опять наблюдало за тем, как Люси отчаянно боролась за свое право.