– Я догадываюсь, как вам сейчас нелегко, – продолжает Дрор, – вы лишились тела, привычных органов чувств, и весь ваш мир сейчас свёлся к этим компьютерам и приборам. Вы к этому не привыкли, и я отлично понимаю, что это для вас сегодня самое неприятное и неудобное. А ещё – новый статус. Да-да, статус, ведь раньше вы были весьма уважаемым человеком, к мнению которого прислушивались, даже светилом, а сегодня, по сути дела, должны начинать всё сначала. Все ваши регалии – извините за прямоту – похоронены вместе с вашим телом… Мне тяжело говорить такое, но когда-то вы всё равно должны услышать об этом. Для вас сегодня начинается новая жизнь. Какая – никто пока не знает…

Дрор отвернулся и поискал взглядом чашку, потом набрал в неё воду из-под крана и залпом выпил.

– Повторяю, никто не умаляет ваших заслуг, профессор, и возможно, что рано или поздно вы получите за свои труды Нобелевскую премию. Все мы будем искренне рады этому. Но пока… Пока нам нужно использовать максимально то, что у нас уже есть в руках. Я знаю, что вы с этим не согласитесь, потому что вы человек прямой и честный и никогда в жизни не опустились бы до каких-то меркантильных расчётов… Короче, я предлагаю сделать следующее. Под маркой дарования бессмертия всем, кто может за это заплатить, мы раскрутим пиар-кампанию вашего проекта. Вы послужите прямой рекламой бессмертия и сможете ответить на все вопросы, а таковых будет много и от журналистов, и от всех желающих. Политики и олигархи выложат любые деньги за то, чтобы остаться существовать на этом свете хотя бы в виде мозга. Ничего преступного в этом, по сути дела, нет, ибо именно это являлось целью вашего проекта. И вы её достигли… Поверьте, деньги, которые мы сможем заработать на этом, будут на порядок больше любой Нобелевской премии. Вы же хотите обеспечить благополучие вашей семьи на много-много поколений вперёд? А это вариант беспроигрышный, жаль упускать такой шанс, другого не представится… Я сейчас включу компьютер, и вы ответите всё, что думаете по этому поводу. – Дрор подошёл к компьютеру и прикоснулся к кнопке включения, однако передумал и вернулся назад. – Я знаю, профессор, что вы будете категорически против. Просто за столько лет совместной работы я изучил ваш характер. Но без вашего согласия может всё сорваться, а второго такого случая уже не будет. Постарайтесь меня понять и не осуждайте. Поэтому…

Он снова взял в руки ткань, которой был закрыт мой аквариум, и осторожно, словно не до конца доверял себе, накрыл его.

И снова меня окутал вселенский мрак…

Я не хочу никакого бессмертия! Я любил своё тело, любил свою боль и свои страдания – кто мне запретит это делать? Но с ними была хоть какая-то жизнь, когда я мог с горем пополам выйти на улицу, посмотреть на птиц над головой, поёжиться от ветра, погреться под лучами солнца. Я мог схватить камень и бросить. Я мог споткнуться и расквасить себе нос… Я мог поспорить с друзьями и любить женщину. Я мог всё, что сейчас прокручивается в мозгу, как старый кинофильм, возврата к которому уже нет. А плёнка постепенно выцветает, и изображения тускнеют…

Я не вижу будущего. Даже бурю в своём аквариуме я не могу устроить. Зато могу плавать в нём вечно, и даже если этот жалкий кусок плоти, называемый моим мозгом, начнёт подгнивать, в аквариум тут же добавят что-нибудь такое, что остановит гниение…

Вероятно, я ещё могу выдавать какие-то идеи, и это для кого-то важно. Для того, кто ещё может ходить, улыбаться, кидать камни и любить женщину… Но я не хочу быть спасителем мира! Я хочу вернуться к своему телу, которое никто не потревожит под могильной плитой. Хотя бы к такому телу… Мне нужно уйти – а ведь даже этого я не могу сделать…

Хотя нет. Ошибаются все эти люди, кто наивно поверил, будто я, лишившись своего тела, буду в их безраздельной власти. Я найду способ, найду возможность уйти от них. Мозг-то у меня ещё цел…

Возможностей у меня сейчас почти никаких, но осталось одно – я всё ещё могу управлять компьютером. Иначе я просто буду бесполезен для всех этих людей и в особенности для Дрора. Сейчас он отключил меня от компьютера, потому что не хочет знать мою реакцию на его предложение. Хотя прекрасно знает. Но не вечно же я буду сидеть под этой чёрной тряпкой отрезанным от мира!

Надо только набраться терпения и подождать. Рано или поздно все они решат, что я сдался и приму их условия…

И сразу в моей душе – если у мозга есть душа! – стало радостно и спокойно. Как у каждого старика, который прожил свою жизнь достойно и не боится предстоящего ухода. Не хочет, но и не боится… Я пытаюсь вспомнить свою жизнь – детство, учёбу, службу в армии, семью, работу в университете… однако память, как ни странно, чиста. Наверное, у всех стариков так. Всё, что остаётся в прошлом, быстро стирается, а сейчас только какие-то невидимые часы начинают обратный отсчёт. Ты не видишь стрелку, приближающуюся к финальной цифре, только слышишь тиканье секунд, словно это последние капли твоей жизни, перетекающей в бесконечный океан времени. Океан, который оценить невозможно, как бы ты ни старался.

И нет ничего больше в мире – ты и часы. И ещё океан за твоей спиной, в который ты перетекаешь. Может быть, именно он и есть твоё настоящее бессмертие, к которому все мы стремимся…

А вот, наконец, и свет. Кто-то снимает чёрную тряпку с моего аквариума. Дрор уже не один, с ним какие-то люди. Но мне это совершенно не важно. Они что-то говорят, улыбаются и машут руками, но я их не слушаю. Краем глаза замечаю, как загорается монитор моего спасителя-компьютера.

Мне даже кажется, что я с облегчением вздыхаю, когда по экрану начинают быстро пробегать символы и цифры программы, сочинённой мною час назад. И никто ещё не понимает, что это за программа.

Невидимый мой палец, секунду помешкав, лёгким, почти невесомым движением касается клавиши ENTER и запускает эту программу…

Последнее время каждое утро я просыпаюсь с головной болью. Какая-то дурацкая болячка давным-давно засела во мне и каждые два-три месяца с завидным постоянством выключает меня из повседневной жизни почти на неделю. Я уже и к врачам не хожу. Всё равно от их таблеток и бесконечных анализов пользы никакой. Они лишь разводят руками и велят чаще бывать на свежем воздухе.

В эти дни я делать ничего не могу. Вот и сейчас сижу у компьютера, пытаюсь щёлкать по клавишам, а мыслей никаких. Даже по буквам иногда не попадаю…

Когда это началось? Зажмуриваю глаза и пытаюсь вспомнить. Вдруг найду причину.

…Осень, глухая деревушка, в которой нас, приехавших на картошку студентов, расселили по домам местных жителей. Кисловатый запах от чёрных бревенчатых стен, поглаживающий по щекам жар от растопленной русской печи, потрескивающие угольки в её остывающей утробе и… тоска.

Все давно спят на приставленных друг к другу старых кроватях с блестящими спинками, и никелированные шары на них мрачно отражают луну, заглядывающую в покосившееся, давно не мытое окно. Я сижу за столом с остатками нашего скромного ужина и гляжу сквозь стекло на дождь, шлёпающий тугими струями по мясистым листьям лопухов за стеной.

Передо мной тетрадка с первой строфой нового стихотворения. Но больше не пишется. Весь день в голове у меня слагались какие-то строчки, и я урывками что-то писал в блокноте на перекурах. А сейчас, когда поужинали, согрелись первый раз за этот промозглый ненастный день и теперь отправились спать, в самый раз взять и дописать… но не получается.

Дождь струится по стеклу, промывает в мокрой пыли неровные жирные полосы, и сквозь них виден край серой размякшей дороги, освещаемой раскачивающимся конусом фонаря на покосившемся деревянном столбе. Хочется спать, но никак не получается. Я уже пробовал – ложился и сразу же начинал задыхаться в жарко натопленной комнате, потом вскакивал и бежал в холодные сырые сени отдышаться. А когда возвращался назад, чувствовал, как кровь по-прежнему бурно колотит в виски, и опять мне не хватало воздуха…