Он проводил долгим, пытливым взглядом Влада, который решил уйти в свою комнату и немного вздремнуть. Как же ему хотелось сейчас последовать за ним и продолжить прерванный разговор. Вот только, что он мог сказать? Признаться в своих чувствах? А если отказ? Сможет ли он тогда жить дальше? Или, может быть, лучше оставить всё, как есть? Как же много вопросов и ни одного твёрдого ответа.
А потом до самого вечера карты, так и норовящая прижаться плечом, рукой Мэри и, конечно, мадам Штольман, умело ведущая разговор в нужном только ей одной направлении. Всё это смешалось для Лёни в один зыбкий и ничем не запоминающийся морок. Вот были обед и Влад, а вот уже вечереет, и поднявшая из-за стола Елизавета Михайловна просит проводить их с дочерью до дачи. Сколько прошло времени? Три? Четыре часа? А может быть неделя. Разве это имело значение, если рядом нет серо-голубых, задумчивых глаз Влада…
Несмотря на уговоры дам и просьбы задержаться, стоило им дойти до калитки, Лёня быстро попрощался и чуть ли не бегом бросился назад. Он был должен, просто обязан, поговорить с Владом наедине. Он перебирал и прокручивал в голове слова, которые скажет. Вот только этому снова не дано было случиться.
Все обитатели дачи уже вновь собрались на веранде и ожидали только Лёню. Подавали чай с восточными сладостями и фруктами. Никс держал большой спелый персик, крутя его в руках, но не надкусывая. Лулу о чём-то смеялась, и один лишь Влад был задумчив. Его взгляд был обращён внутрь полной чашки, как будто выискивая что-то неведомое на самом дне. Казалось, все его мысли где-то далеко-далеко за гранью этого мира. О чём он думал в тот момент?
Служанка принесла пышущий жаром самовар, и потянулась вялая беседа. Все слишком устали за день, чтобы говорить о чём-то важном и серьёзном. Обсуждали планы на завтрашний день, выбирая между пикником в ближайшей роще и морской прогулкой на яхте.
В самый разгар беседы послышался шум подъехавшего экипажа, скрипнула калитка и зашуршали камушки садовой дорожки под ногами приехавшего в столь поздний час мужчины.
— Михаил Алексеевич, какими судьбами, — поднялась с места Роза Львовна, узнавая спешащего к ним человека. — А мы Вас совсем не ждали сегодня.
При виде Кузмина Никс моментально покрылся краской. Правый глаза его начал нервно дёргаться, а персик, сдавленный рукой, прыснул на одежду, заливая её сладким, густым соком.
Мужчина в несколько шагов чуть ли не взлетел на веранду. Его глаза горели от непонятного возбуждения, в левой руке была зажата смятая газета, которую он тут же швырнул на стол.
— Война началась, — вымолвил он вместо приветствия.
Улыбки сползли с лиц присутствующих, Влад впервые за вечер поднял глаза и с каким-то болезненным ужасом посмотрел вначале на Кузмина, а потом на Лёню. Роза Львовна сдавленно охнула и осела на стул.
Через час, когда присутствующие узнали всё в подробностях и немного отошли от столь неожиданных новостей, Роза Львовна решительно сказала:
— Завтра же мы возвращаемся в Петербург.
— Но стоит ли так спешить? — тут же озвучила свои сомнения Лулу. — Мы могли бы подождать до сентября, как и планировали.
— Нет, я хочу быть рядом с мужем в этот тяжёлый час.
— Вы совершенно правы, — поддержал её решение Кузьмин. — К тому же, если Османы или Румыния вступит в войну на стороне Германии, здесь может быть не безопасно.
Спать расходились погружённые каждый в свои мысли. Слишком свежи были воспоминания о недавней войне с Японией и последовавшей за ней неразберихой, сопровождавшейся погромами и насилием.
Один лишь Лёня думал не об этом. Ноги сами собой несли его к комнате Влада, чтобы успеть высказать всё, что он думает и чувствует.
Дверь тихо скрипнула, пропуская его. Хозяин комнаты сидел на кровати, ещё не успев раздеться. Глаза его моментально устремились на Лёню, заставляя того затрепетать.
— Я хотел поговорить, — только и смог вымолвить Леонид.
Сейчас вся решимость куда-то пропала, продуманная речь казалась лишней и нелепой. Разве можно выразить всё, что накипело, с помощью каких-то слов?
Молчание затягивалось… Они смотрели глаза в глаза и понимали друг друга, на мгновение став одним целым — дышащим, чувствующим, любящим. И прежде чем Лёня успел озвучить свой вопрос, поделиться самым сокровенным, послышался робкий ответ:
— Я не вполне уверен, но, думаю, тоже тебя люблю.
Счастье затопило душу. Тело стало лёгким, готовым взлететь в любой момент. Непрошеная улыбка сама собой наползла на губы. Сомнения и переживания исчезли. Всё казалось настолько правильным и гармоничным, как будто в сказке. Да, Владу ещё только шестнадцать, но ведь время до совершеннолетия пролетит незаметно. К тому же они всё равно будут рядом.
Юноши сплелись в объятиях, прижимаясь друг к другу, сливаясь в одно целое. Время для них остановилось. И первый, робкий, неуверенный поцелуй довершил это единение душ.
Утром за сборами Роза Львовна с недоумением взирала на собственного сына, который просто светился от счастья. Он шутил, смеялся, носился по дому, заражая своей энергией и оптимизмом окружающих. И даже Влад, обычно замкнутый и серьёзный, невольно смеялся его выходкам.
— Лёвочка, сходи к Штольманам, предупреди о нашем отъезде, — наконец, нашла применения энергии сына, Роза Львовна. — Будет нехорошо, если мы уедим, не попрощавшись. Извинись за всё.
Провожаемый настороженным взглядом Влада Лёня тут же вприпрыжку бросился к соседней даче и сходу огорошил завтракающих женщин последними новостями.
— Леонид, но как же Мэри? — поинтересовалась Елизавета Михайловна, для которой устройство дочери было гораздо важнее всех войн на свете.
Лёня лишь рассмеялся, отвешивая шутовской поклон. Приличия были отброшены в сторону. Какой смысл соблюдать их, если он любит и любим?
— Зачем мне Ваша Мэри, если у меня есть ОН! ОН! — выкрикнул парень в лицо ошарашенной женщине, срываясь с места. — Я гомосексуалист! Гомосексуалист!
========== 1915 ==========
Прошло всего полгода, а счастье, в которое так верил Лёня в последний свой день под Одессой, развеялось как дым. Иногда ему казалось, что всё это был только сон, счастливый, приторно-сладостный и от того нереальный.
Четыре дня длилось его счастье, но, когда паровоз выпустил последние клубы дыма и остановился у здания Николаевского вокзала, всё закончилось. Влада прямо на перроне встречали родители, которые тут же сообщили, что уезжают в Москву и забирают его с собой. Возражать было бесполезно.
Столь внезапное расставание стало первым ударом по ещё не окрепшей влюблённости. Поначалу спасали письма, которые парни писали друг другу чуть ли не каждый день. Они делились каждой мелочью, каждым прожитым часом, наполняя строки смесью тоски и надежды на скорое свидание. Но время шло, ответы от Влада приходили всё реже и реже, в них появилась какая-то недосказанность, неискренность, а после наступления нового года письма и вовсе перестали приходить.
Леонид осунулся, побледнел, стал нервным и раздражительным. Он по-прежнему писал чуть ли не каждый день, надеясь получить хоть какой-то отклик, объясняющий столь продолжительное молчание Влада, но всё было тщетно.
Помогала поэзия. Друзья и знакомые из круга «Бродячей собаки» стали единственным отдохновением в наступившей чёрной полосе, которая никак не заканчивалась. В меру сил помогал Михаил Алексеевич Кузмин, который был деликатен, не лез с расспросами, но как будто понимал все терзания Лёниной души и поддерживал.
В начале марта была закрыта «Бродячая собака» — единственное место, где Лёня мог забыть о своей тоске и отчаянии. Это надломило его хрупкую, ранимую душу. Целыми днями он, забросив учёбу, бродил по улицам Петрограда, не находя себе места. Он стал завсегдатаем кабаков, топя в вине свои мрачные мысли.
— Лёвушка стал совсем le vin triste, — сокрушалась перед подругами Роза Львовна, однако в личную жизнь сына не лезла, решив, что время залечит все раны, в том числе любовные.
