Там вначале ему не поверили, но сумел разжечь любопытство он, не столько речами смутными, столь видом своим ангельским. И когда позвал монахов на местное кладбище, увязались за ним многие: настоятель, да три дьякона, шесть монахов, да послушников с дюжину. Правда, как они до места дотопали, половина в страхе разбежалась.

Но остались самые крепкие, в коих вера Христова сильная, были то с десяток послушников. Затянули они песнопение, призывая Николу Угодника. Притащили таз со святой водой и давай её всюду опрыскивать. Мертвеца поливали без устали.

Только вот ничего не подействовало. Как держали руки тисками крепкими, так и не разжимались. А когда пытались Кирилла вызволить, голосил тот с неистовой силою:

— Ой, не трогайте, отпустите вы, ещё крепче сжимает покойничек, вот сейчас уже захрустят мои рёбрышки.

День молились, другой — всё бестолку. На молитвы покойник лишь скалился, от святой воды даж не вздрагивал, а на крест и не поморщился.

Совещались долго, да спорили вновь пришедший настоятель, да три дьякона, но ничего они не придумали. Обратились за советом к Гаврику.

Положил Гаврик руку на сердце, руку правую, руку божию. Потом поднял её к небу светлому, раскрывая ладонь пред Господом. А затем махнул ей до земли, обречённо вздохнул искренне, да и молвил:

— Похрен, закапываем!

Что ж решение будто верное, пусть лежат до второго пришествия, да пред Богом потом разбираются. И зарыли монахи в землю-матушку мертвеца Баладахала-чернокнижника, да живого Кирилла Московского.

И на том сея сказка кончается.

Что ж до Гаврика, то вернулся он в город и жил счастливо, обретя, наконец, цельность души своей. Через год или два встретил парня он, полюбили они друг друга искренне, без намёка на какое-то использование. И в счастливой их жизни праведной лишь одно осталось о том напоминание — увлечённость Гаврика яйцами.

— Что скажешь? — спросил я немного шокированного Илью. — Всё твои требования удовлетворил?

Тот на минуту задумался, как будто перебирая в уме свои запросы и сравнивая с моей сказкой. После чего немного неуверенно кивнул.

— Ну, ты даёшь, — сказал он после этого. — Откуда такая фантазия?

— Ради тебя на всё готов, — тут же нашёлся я.

— Тогда и со следующим заданием справишься, — ухмыльнулся Илья, обретая привычную уверенность.

— И какие же условия для следующей сказки?

— В сказке должно быть много секса, но никакой похабщины. Там должны быть путешествия, но основное действие должно происходить в одном городе, — принялся перечислять Илья. — Да, и ещё хочу чтоб один из героев был обжорой, но не толстым. А другой жадным, но не злым. А ещё, как говорил Достоевский, должен быть оттенок высшего назначения… А ещё хочу чтоб сказка была длин-н-ой.

— Всё? — уточнил я, пытаясь хоть примерно представить, как это уместить в одной сказке.

— А тебе мало? — рассмеялся Илья. — ща ещё требований могу набросать.

— Нет уж! Хватит! Эти бы уместить в голове.

— Справишься?

— Попробую, — согласился я, обдумывая первую и довольно многообещающую идею. — Завтра тебя будет ждать сказка о секс-туризме.

========== 19. Сказка о секс-туризме ==========

Скромность украшает мужчину, но настоящий мужчина украшения не носит.

…Все эстеты — гомосексуалисты; это вытекает из самой сущности эстетизма.

Ярослав Гашек

Жизнь в Германии скучна и однообразна. Нет здесь простора для авантюризма и безудержного веселья, граничащего с непристойностью. Что самое эксцентричное может совершить типичный немецкий бюргер после кружечки или двух тёмного пива? Ну, споёт что-нибудь удалое, бодро маршируя на месте, или в пылу обзовёт начальство грязными свиньями. Всё! Нет, конечно, если напоить немца чем-нибудь покрепче, он способен отчебучит чего этакого: разденется догола, ляжет на пол, воткнёт в задницу хвост от воблы и будет изображать Русалочку… Но это скорее исключение, чем правило. И весьма редкое исключение.

Внешне Генрих Русофф был типичным немецким парнем, хоть и выходцем из России. Кареглазый, темноволосый, с красивым лицом и потрясающим телом. Из своих двадцати лет половину он провёл именно в стране Гёте и Гейне, почти позабыв русский язык. Вот только те недолгие годы детства, которые он прожил в далёкой снежной стране, томили юную душу, толкая на безумства и заставляя искать всё новых впечатлений, острых эмоций, безудержных развлечений.

В шестнадцать он в первый раз напился и лишился девственности. В восемнадцать, распрощавшись с выпивкой и девушками, стал геем. В девятнадцать начал путешествовать, благо наследство, оставленное рано почившими родителями, позволяло ни в чём себе не отказывать.

За год он объездил всю Европу, а счёт его сексуальных партнёров перевалил за цифру двести. Благо внешность позволяла заполучить практически любого.

Двадцатилетие Генрих отмечал в родном Гамбурге, в обществе единственного друга, такого же отчаявшегося и непоседливого сорвиголовы как сам. Отличие было одно — Андреа был чистокровный итальянец.

— Мне скучно, — в сотый раз ныл Генрих, неспешно цедя светлое пиво и с надеждой поглядывая на друга, тот всегда был горазд на выдумки.

— А твои путешествия? — уточнил Андреа, улыбаясь самой широкой улыбкой, на которую был способен.

— Надоело! Все немецкие городки похожи один на другой. В Дании или Норвегии можно только медленно сходить с ума, любуясь на воды фьордов и скалы. В Польше меня воспринимают как денежный мешок, так и норовя облапошить. Во Франции я за две недели не встретил ни одного симпатичного парня, причём каждый урод мнит себя смесью Казановы и Дон Жуана. Ну, а твоя родная Италия — сборище альфа-самцов, готовых разложить любого в ближайшей подворотне, даже не интересуясь о его собственных предпочтениях. А британцы? Да приятнее иметь секс с бревном, чем с каким-нибудь чопорным англичанином.

— Может тебе нужно влюбиться?

— В кого?! — демонстративно развёл руками Генрих. — Да и рано ещё связывать жизнь обязательствами. Не хочу ответственности.

— Тогда тебе нужно много секса! — заметил Андреа, отличавшийся чрезмерной любвеобильностью и считающий здоровый секс лекарством от всех болезней, печалей и горестей.

— Секс ради секса тоже скучен, — лишь отмахнулся Генрих, уже несколько пресытившийся этим занятием. — Во всём должна быть эстетика.

— А если ради спора? — вкрадчиво поинтересовался друг.

— Какого спора? — глаза Генриха зажглись озорным огоньком. Что-что, а различные пари он любил и никогда не упускал случая поучаствовать.

В прошлый раз они спорили с другом, кто затащит в постель больше парней за месяц. Тогда со счётом 42-37 победил Генрих, и это при том, что у Андреа было явное преимущество — универсальность. Сам же парень был исключительно активом.

Дался этот секс марафон тяжело, да и спорили на какую-то мелочь, но чувство азарта, адреналин, ощущение гонки заставили на время забыть о скуке.

— Спора, способного нас развлечь, — тут же уточнил итальянец, коварно улыбаясь. — Предлагаю следующие условия. Путешествие. Я называю пять городов тебе, а ты мне. Задача посетить каждый и осмотреть местные достопримечательности с профессиональным гидом, найденным на каком-нибудь специализированном сайте…

— В чём подвох? — засомневался Генрих.

— Есть ещё одно, главное, условие! После экскурсии с гидом нужно переспать!

— Легко! Ты опять проиграешь! — усмехнулся немец, полностью уверенный в своих силах.

— Ты ещё не знаешь, какие города я тебе назову, — рассмеялся в ответ итальянец.

— На что спорим? — уточнил Генрих.

— На желание, — похабно улыбнулся Андреа в ответ, маслянисто поблёскивая глазами.

— Знаю я, какое у тебя желание, — лишь рассмеялся немец в ответ. — Всё мечтаешь меня разложить. Не дождёшься! Я всегда сверху, можешь даже не мечтать.