Выслушал он Гаврика внимательно, маслянистым взглядом поблёскивая, да поигрывая. Сразу и согласился на дело тёмное, но условие поставил суровое:

— Вскроем мы могилу твоего жмурика, без проблем. Мне это не впервой. Только чур череп мне достанется.

— Зачем он тебе? — изумился Гаврик.

— На такие игрушки бабы хорошо клюют, — осклабился Дон, — да и не только бабы. Иные парни тоже…

Не мог пойти Гаврик на такое условие, чтоб отдать череп брата родного, единоутробного, да в руки чужие.

Оставался последний вариант — Кирилл. Парень этот не силён, не слаб; не низок, не высок; не умён, не глуп, — всего в нём в меру. Только что на уме — не ведомо. Скрытный больно, да хитрый был. С год как он перебрался в град шибирский из земли Московской. Понаехал, так сказать. Может, надолго он бы тут и не задержался, всё ж таки не столичное в глуши житьё да развлечения, но встретил Гаврика и возжелал всем сердцем юношеским, али ещё каким органом. Только это и примиряло его с местной действительностью.

Обрадовался Кирилл приглашению Гаврика, воспылало в нём чувство пылкое. Ну, а Гаврик в полном смятении. Шанс последний упускать не хочется, ну как если с этим гостем московским тоже ничего не получится. Решил он сразу не излагать просьбу странную, а сперва подружиться и всё выведать.

Только как же завести дружбу правильную? Об том пока Гаврик не ведал.

Обратился он к памяти народной, изучил предания древние и нашёл в одной книге средство верное. Средство верное, да не лёгкое.

Говорилось в той книге следующее:

«Если на граде Москве два парня молодых хотят подружиться, надобно им сперва провести ночь с одной бабою, а опосля остричь головы одними ножницами».

Приглядеться, не сложен способ древний, но задумался Гаврик, вскручинился. Не хотел он ночи с бабою, всё боялся опозориться. Да и стричь свои кудри белые, всё равно, что совершать преступление. Только как же иначе подступиться к гостю московскому? Не нашёл другого он способа.

Помолился Гаврик для придания крепости, да и выпалил Кириллу при свидании:

— Мил ты мне, Кирилл, аки солнышко в летний день. Другом быть хочу твоим преданным. Али есть у тебя на примете баба крепкая, чтоб с двоими сдюжила? А потом уж можно и к парикмахеру.

— Бля, чё за нахер? — Кирилл вымолвил, не уразумев речей Гавриковых.

Объяснять пришлось долго Гаврику и про способ веками проверенный, и про тягу свою к дружбе искренней.

— Обойдёмся без баб и парикмахеров, — отвечал Кирилл, отойдя от прострации. — Уж давно на Москве молодым парням не нужны они. Мужским обществом все обходятся. Ну, ещё бывает рукоблудием, но для нас этот способ без надобности, то для отроков-несмышлёнышей. Ну, а бабы лишь для рода продолжения, а никак не для развлечения.

Говорил Кирилл, уговаривал. Сулил удовольствия несусветные, да любовь и дружбу верную. Ну, а Гаврик слушал парня да радовался, размышлял о том, как изложить просьбу главную, заручиться поддержкой желанною.

— Слушай, а тебе вообще кто-нибудь нравится? — интересовался Кирилл, да спрашивал, решив добиться взаимности. — Любишь кого-то? Любил ли?

— Нет, — отвечал скромно Гаврик, заливаясь краской смущения.

— Ну, а что тебе на свете нравится?

Ещё сильнее смутился Гаврик от такого вопроса интимного. Тока врать не умел он, а потому решил отвечать искренне. Да и как не ответить другу названному?

— Яйца мне нравятся, — молвил тихо он, в землю взглядом упираясь.

— Какие яйца? — удивился Кирилл, терзаясь самыми сильными сомнениями в здравом разуме своего возлюбленного.

— Да, любые. Смотреть на них нравится.

Не поверил Кирилл словам Гавриковым, и решил устроить проверку быструю. Благо яйца под рукой имелись.

Как увидел Гаврик яйца крупные, онемел от восхищения дикого, замер истуканом и на них таращится, глаз отвесть не может. Ведь не зря же даны Господом два яйца человеку, как и глаза два.

А Кирилл в этом деле уверился, затопили его мысли чёрные, осознал он кратчайший путь к сердцу Гаврика и решил им в личных целях воспользоваться — добиться, так сказать, благосклонности, получить доступ к телу желанному.

Спрятал яйца он под одеждою и озвучил предложение похабное, до которого ни Мирон, ни Дормидон не додумались.

— Слышь чё, — молвил Кирилл, набычившись, — давай встречаться. Буду я тебе каждый день яйца показывать, помогать во всём, любить искренне, ну, а ты отвечай мне взаимностью. Уедем с тобой в Москву дальнюю, будем жить там, в тусовке вращаясь, среди местного гей-сообщества. Лишь одно у меня условия, чтобы верен ты мне был, да не спал ни с кем, ну, а я тебе — как получится.

Ничего не понял Гаврик из предложения. Чувствовал он подвох в словах ласковых. Ой не дружбу ему, кажись, навязывали, а что именно, то парню неведомо. Но ответа между тем Кирилл требовал.

— Не могу я уехать из земли шибирской, покуда не выполню одно дело важное, — отвечал Гаврик после раздумья. — В этом деле мне помощь требуется, но никак не могу найти помощника.

Согласился Кирилл помочь, обрадовался. Даже, когда Гаврик изложил детали задания, не пошёл москвич на попятную. Думал только он, внутри радуясь:

— Что могилу вскрыть? Это запросто! Ну, а после мне Гаврик достанется. Будет он у меня как зверёк ручной. И любить его буду и приваживать, да пред друзьями демонстрировать, чтобы все они мне завидовали.

Сговорились они на полнолуние, и расстались до времени, каждый искренне радуясь, что обрёл, наконец, искомое.

*

Лежал Балдахал в могиле тихо, смирно, забытый всеми, отдыхал. Никто его не трогал. Ни креста, ни надгробия какого не осталось, да и бугорок земляной за века рассыпался. Не выделялась его могила на древнем кладбище. Легко ему было в земле сырой. Темь, сырь, покой. Мертвечиной правда попахивает, ну да к этому он привык. Он ведь и хлоптуном после смерти не стал, потому как покоя хотел.

А тут, на те Господи, копают сверху. И ведь не незнамо кто, а брат родный, единоутробный. Да ещё и с помощником. Вот помощник-то ему и не понравился. Учуял он в нём мысли чёрные, на брата направленные. И хоть сам был лишён добродетели, не стерпел такого отношения к родственнику.

Стукнула лопата о крышку гроба дубового, что хоть тысячу лет в земле лежать будет, ничего с ним не сделается. Раздался голос громкий над могилою:

— Вот и откопали твоего жмурика. Сейчас вытащим и делай с ним что желаешь, но поторапливайся. Хотелось бы на утренний рейс на Москву успеть. Ну, а вечером завтра в клуб пойдём, буду я тебя друзьям показывать. Ну, а после замутим оргию! Что есть это потом поведаю…

Через час с трудом да потугами вытащили гроб наружу, да крышку подняли.

Глядит Гаврик на брата мёртвого и как в зеркале отражается. Тож лицо, тот же нос с горбинкою, те ж ланиты и уста не целованные, только волосы — не кудри светлые, а сплошное крыло ворона.

А Кирилл тем временем удивлялся всё:

— Хорошо сохранился покойничек. И красавец какой, прям как ты у меня, как с картинки из порно заморского. Я б с таким полежал, поласкался бы.

Распахнул свои очи зелёные Балдахал-мертвец, улыбнулся, что жутью повеяло, да и молвил скрипящим голосом:

— Пусть же воля твоя исполнится.

Ухватил он Кирилла за щиколотку, потянул на себя, прижимаючи, что упал тот в его объятия. Прямо в гроб завалился негаданно. Тут уже Балдахал и скрутил его, да к груди своей прижал ручищами.

И орал Кирилл, и брыкался. Призывал он Христа и святителей, только веры в душе его не было, не отпускали руки покойника.

Ну, а Гаврик брата разглядывал, будто любовался на яйцо драгоценное. И душа его пела сладостно, словно снова стала цельною.

Но Кирилла ему жалко стало, хоть и понял он в момент этот, что не дружбы тот хотел от него. И молил он брата и уговаривал освободить своего друга-помощника. Ну, а Балдахал только скалился, не отпускал из рук парня московского.

Побежал Гаврик до монастыря ближнего, собираясь позвать священника, чтобы тот призвал к порядку покойника. Кто ж ещё на нежить управу имеет-то, как не представитель церкви христианской?