- Мнили, что сгинул я тогда? Ан вот живой стою. Только ныне роту иному властителю дал. От клятвы воинской Ростиславу он нас всех тогда сам освободил. А уж от верности богам я и сам избавился вскоре. Да и вы бы то сделали, коли бы увидели да узнали то, что я видел. Ты, Волх, может и нет ещё, как-никак самого Дажьбога сын, бессмертный почти. А вот ты бы, Сувор, крепко призадумался. Сила теперь на Его стороне.
Волх перебил:
- Сила, говоришь? А Правда-то на чьей? Кривды руку взял! Почто? Опомнись! Вернись к свету, Правду божью вновь в сердце прими! Стань былым Горивоем! Первым к сердцу своему тебя прижму, обниму как брата. Не поздно то! Искупишь вины великие свои, а мы тебя не покинем. Очисти душу!
Казалось уже и ему, и Сувору, что вот-вот Горивой рассмеётся как прежде, раскинет руки для братского объятия и шагнёт навстречу. Но бывший тысяцкий покачал головой:
- Не бывать тому братству боле. Ушло время. Раз уже переметнулся, второго - не будет! Роту Чернобогу да Марёне даваючи, сам себе клятву давал, что второму перевёртышу не бывать боле. И слова того, себе данного, вовек не порушу, хоть и знаю, на что душу свою тем обрёк. Да и имя у меня ноне иное, да вам-то его знать без надобности.
Сувор выкрикнул с надеждой:
- Горивой! А почто тогда ты нас упреждал, чтоб чести своей не роняли, вчетвером на тебя нападая. Разве ж не надо тебе, чтоб ряды ваши множились? Надо, коли ты слуга господину твоему проклятому верный теперь! Почто тогда?
- Потому что, сам в яму упав, многим внутри изменившись, одно старое в себе сохранил: судьбы подобной былым соратникам своим желать не могу и не буду. Но и на казнь вам даться, не противясь не могу, гордость моя воинская не даст. А потому, становись, Волх Дажьбожич предо мной, доставай честный меч, да верши Божий суд. Только и мне напоследок меч в руки дайте. Не гоже суд Божий с кривой саблей вести. Не нужна мне в том деле помощь Кривдина. Гордость меня ведёт, она и слова, для ямурлака невместные вызвала, она и речь родную свою славенскую не забывать да не коверкать мне помогает.
Тот, кто был когда-то Горивоем, отбросил в стороны обе свои сабли, стоял, ожидая.
Сувор вмешался:
- Погоди! Горивой, ты скажи нам, что с Ростиславом тогда сделалось?
- Нет, сотник. Не скажу того. В тайне то держать тоже клятву давал. Об одном прошу помнить: не страх за жизнь свою меня тогда переметнуться толкнул, другое причиной было. И помните: тайным ямурлаком не был я никогда, и когда ещё был с вами, то честно князю своему и богам светлым служил. И ещё: коли сможете, то после вспоминайте меня не ямурлаком нынешним, а Горивоем былым. А ямурлака такого вроде бы и не было. Обещать того не надо мне, а если сможете, то и сделайте. Дай мне свой меч, Сувор. Не бойся, правый меч в кривой руке долго не удержится.
Сувор покачал головой:
- Нет, Горивой! Это мой бой! Я с тобой на Божий суд встану, не Волх.
Волх заспорил:
- Куда тебе, сотник! Ранен ты!
- Мой это бой, говорю! Его отряд семью мою погубил, они внука моего младшего Сварна навьем сделали, тело его спаскудив. Слава богам, вернули они душу в тело снова, нежить изгнав. Так твои, Горивой, ямурлаки, вдругорядь внука моего сгубили. Вон он лежит, копьями исковерканный.
Горивой ахнул:
- Так это твоих, значит, на хуторе!...
- Моих! - оборвал Сувор, - Кончать давай. Дай ему меч, Волх Дажьбожич! Солнце встало, суд вершить можно уже.
Огненный Змей молча протянул бывшему Горивою широкий меч с двумя долами на клинке.
Тот принял оружие, чуть было не поцеловал яблоко-противовес по былой воинской привычке, опомнился, отведя от себя рукоять. Затем поклонился обоим, изготовился, улыбнулся:
- Давай, Сувор, покажи чему без меня выучился!
Оба скинули брони, кожаные подкольчужницы, рубахи. Сувор, достав меч, поцеловал честное оружие, давая ему слово в правоте своего дела. Волх объявил о начале Божьего суда. Противники сошлись.
Ямурлак дрался красиво, умело, меч его мелькал, выписывая сверкающие петли, встречая меч Сувора повсюду, шутя отбивая самые смертоносные удары. Силы переполняли Горивоя. Сувор же, напротив, слабел с каждым ударом сердца, запекшаяся было кровь местами вновь отворилась, засочилась наружу, грозя хлынуть струями. Однако и Сувор и Волх видели, что ямурлак мог бы поразить противника уже несколько раз за прошедшие считанные мгновенья поединка, не делал этого. Вдруг Горивой крикнул:
- Славно потешились! Что ждать, когда меч сам мою руку покинет, коли ведает он, что не желаю я губить друга былого! Благодарю тебя, славное оружие, да не узнаешь ты бесчестья на веку своём!
С этими словами Горивой, отскочив на пару шагов от Сувора, с силой бросил меч вверх над собой, ринулся под падающее острие, изогнулся назад, подставив широкую грудь холодной стали. Меч вошёл точно в сердце, легко пронизал тело насквозь, погрузившись по самую крестовину.
Горивой с усилием удержался на ногах, выпрямился. Изо рта вытекала густая тягучая струйка крови, но он по-прежнему улыбался. Сувор и Волх замерли в изумлении. А Горивой шагнул навстречу им, протягивая открытую ладонь:
- Вот теперь и вправду свиделись! Славный у тебя меч, Дажьбожич! Вычистил он душу мою, спас. Прощайте, братья!...
Он хотел ещё что-то вымолвить, но глаза уже заволокло предсмертным туманом. Горивой ещё успел пожать протянутую руку Сувора и, стискивая её, стал заваливаться на спину. Упал на траву, посмотрел на склонившихся над ним, прошептал:
- Небо... опять голубое,... солнышко светит... Я - Горивой!... снова, я иду...
Могучая грудь опустилась в последнем выдохе, лицо Горивоя застыло: спокойное, счастливое. Глаза отражали чистое небо, сливаясь с ним.
Волх провёл по лицу погибшего ладонью, опуская веки:
- Иди с миром, брат. Пусть боги примут твою беспокойную душу, пусть простят твои прегрешения.
Вдвоём соорудили краду, перенесли на неё останки Горивоя, Сварно, павших волков. Белого волка нигде не было. Волх спохватился:
- А где леший? Я его в самом начале потерял.
Забеспокоился, вспоминая, Сувор:
- А ты Гавнилюка не видал?
- А он здесь был? С ними?
- Неж-то утёк, гад подколодный!
- Погоди, волков спрошу.
Обернулись к волкам. Звери обессилено разлеглись, зализывали раны, на зов с трудом подняли головы.
Во время молчаливого, точнее, неслышного человеческому уху, диалога, Сувор всматривался в крупного рыжеватого волка, корноухого, с рассечённым лбом. Ещё сомневаясь, спросил, как выдохнул:
- Вулдай?
Волк приподнял голову, слабо вильнул хвостом, заскулил.
Сувор кинулся к Вулдаю, обнял за шею:
- Осиротели мы с тобой, обездомели.
Слёзы, долго сдерживаемые обоими, прорвались. Человек и зверь, оба покрытые ранами, оба корноухие, обнявшись, рыдали на влажной от росы траве.
К ним подошёл Волх, сказал, хмурясь:
- Гавнилюк-то, кажется, утёк. За ним вроде леший кинулся. Пошли, пошукаем, может, след сыщем.
След отыскался вскоре. Шагах в восьмидесяти от опушки, лежало тело белого волка. За ним тянулся темно-синий кровавый след. По всей видимости, леший в горячке ещё пытался какое-то время преследовать беглеца. Меж лопаток его был глубоко всажен кривой нож-скрамасакс. Зубы сжимали клок узорчатой окровавленной ткани. Вдаль, по-над рекой, уходила глубокая ископоть, меж нею на траве изредка попадались небольшие кровавые пятна, размытые росой.
- Ушёл, гад! - Сувор зло хлопнул рукой по бедру.
Подняли погибшего лешего, отнесли на краду.
Подожгли, постояли, прощаясь. Кой-как присыпали кострище с останками землёй.
Волх обнял Сувора:
- Бывай, брат! Пути наши покуда расходятся. Мне - на рать волчьи полки сбирать-скликать, тебе - куда сам надумаешь. Вулдай сказал, что с тобой пойдёт. Решил уже, что делать будешь?