Лях возмутился:

      - Да ты что?! Сама же проверила! Песню петь заставили - спел. Какого вам ещё надо? Теперь опять в злодеи записываете.

      - Да не горячись ты! - перебила Ольха, - Никто тебя в навьины слуги не числит. Только, сам небось знаешь, и с благими намерениями человека можно хитростью во зло перевернуть. Это раньше в нашем мире просто было: эти - в Свете, те - во Тьме. Нынче же всё перепуталось. Было: чёрное да белое, стало: пёстрое да серое. Что далеко за примером ходить: ямурлаки от веку наивернейшими слугами Врагу считаются, а сегодня вон: воин раненый мне рассказал, что как наскочили на обоз нечистики, стали народ резать, так один ямурлак дитё выхватил, собой закрыл и со своими рубиться начал, пока не убили его. Вот и думай после этого.

      - Кто рассказал-то? - заинтересовался Глузд.

      - Рыжий вон тот, - указала на спящего Вяза берегиня.

      - Ладно, пошли, руки вымоем, - потянула подругу Яра.

      Девушки ушли к реке. Александр окликнул:

      - Эй! Погодите вы! Если этот, про которого вы говорили, и есть наш знакомый, то где его искать?

      Яра обернулась:

      - Ну, коли и гостил, так его там больше нет. Нам людей больше чем на три дня зазывать не положено. Куда теперь путь держит? - берегиня, задумавшись, смешно сморщила нос, - наверное его наши по речке к городу направили, больше некуда.

      - По какой речке? По этой? К Славгороду?

      - Да нет же. Семёнова застава отсюда далече. Они на Днери стоят, а это - Каменка. Он в аккурат к Ростиславлю выйдет. А от Ростиславля до Славгорода конного пути дня два будет, не меньше. Ничего. В город придёте, там путь покажут.

      К Марцинковскому подошёл Клёст, тронул сзади за плечо:

      - Ну что, коней твоих искать пойдём. Иль нет?

      - Иду- иду, - откликнулся Александр.

      Они, кликнув Птаха, отправились к опушке леса. Лях позвал лошадей. Неподалеку раздалось ответное ржание в два голоса, затрещали ветки, затопало. Навстречу выбежали Мишка с Лешаком, радостно закружили вокруг Марцинковского, ревниво-беззлобно отпихивая друг дружку. Александр ласкал коней, оглядывая со всех сторон. Обнаружил рваную рану на бедре у Мишки, к счастью - неглубокую. У Лешака вся грудь была покрыта коркой засохшей крови, что под ней творилось - было не разобрать. Лях повёл обоих к реке, взяв под уздцы. Хотел было передать Мишкин повод Клесту, но конь шарахнулся от воина, взбрыкнул, не доверяя, предупреждающе показал зубы. По дороге оба дружинника, восхищаясь животными, благоразумно старались близко не подходить. Лишь после купания в речке, успокоенные мерной речью друга, кони подпустили к себе чужих, даже позволили Клесту обработать раны, зашив наиболее глубокие. Тощий дружинник ловко орудовал загнутой иглой, приговаривая:

      - Ну вот, хлопцы, а вы боялись. Клёст в жизни ни одному зверю зла не чинил. И они меня понимают, хоть я ихней молви не ведаю. Хотел выучится, да не смог, не дано мне это. Скотины мясной - и то не держу, всё одно: резать - рука не поднимется, а кого на подмогу звать - совесть не позволяет. Так без мясного и живу. Соседи смеются, а мне что? И жинку по себе взял, и сыны мяса в рот не берут. А силы не убавляется. Меня и Клестом прозвали от этого, что говорю: в орехах, мол, пользы не менее, чем от мясного. Да так оно и есть. У меня жена-то, без всякой убоины так наготовит, за уши от стола не оттянешь. С той же лещиной да с грибками такой борщец сварганит - пальчики оближешь! Вот в город придём, так уж не откажите, наведайтесь. Не поверишь, небось: меня с малолетства ни одна тварь живая не трогает, даже комары не кусают. И лечить зверьё умею, батя научил. У меня, брат, самая безнадёжная скотина на ноги встаёт. Так-то!

      Хмурое обычно лицо дружинника при разговоре о животных оживилось, морщины разгладились, лицо словно бы осветилось изнутри. Клёст оживлёно продолжал:

      - Народ до чего дошёл: поговаривать кой-кто начал, что, мол, у животных и души-то нет никакой, и что, мол, зазря от пращуров повелось, что, пищи ради убивая, у всякого зверя прощенья просить надобно. Вот до чего дошли! Коли так далее пойдёт, так и про себя говорить начнут, что, нет мол, никакой души вовсе и у человека, одно, мол мясо да кости, а про берегинь скажут: мол, что они жизнь свою прежнюю помнят, так то всё - самообман. А я так думаю: Вражьи всё это касти! Он, змей подколодный такое нашёптывает, с пути сбивая. В лоб не выходит одолеть, так он так вот в души проползает. А с того и в Бога веру потерять недолго, а затем - душу саму. Только не выйдет ничего у них. Раз уж Род, всякое живое сотворяя, каплю крови своей в него влил, да дыханьем своим к жизни вызвал, так та частица Божьей крови не даст до бездушья дойти. А ты только посмотри: телом, обличьем мы все одинаковы, ну лицом там разнимся, да ростом, это разница малая. А нравом, думами своими, дарованиями - куда более различны. Один - холоден, спокоен, второй - огнём горит, только тронь его - вспыхнет, один строить горазд, другой - лечить иль песни слагать, как вон Птах, к примеру. Откуда это? С души! Не откуда боле! - Клёст на мгновенье задумался, - Только вот, ума не приложу, есть ли у нечисти души: у упырюг, ямурлаков разных. Ведь не Родом сотворены были. Одначе, мразь эту творя, Враг Богу уподобиться тщился, смедведить его хотел, - заметив недоумение на лице слушателя, Клёст пояснил: "Смедведить" говорю, слово-то сам придумал, подходящего не нашёл, потому как медведь, он зверюга умный. Да ленивый, своим умом жить не хочет, а, подсмотрев за человеком, так же сделать пытается. А выходит-то у него всё куце, смешно. Вот и получается, что "смедведить" - значит подражать неумело, курям на смех. Вот и получается тогда, что и у тварей Вражьих души имеются. Только - чёрные они да кривые. Я вот думаю: а нельзя ли те души выправить, к свету Божьему вывести?

      Незаметно для разглагольствующего воина, вокруг собрались слушатели. Глузд раздражённо перебил:

      - Ты, того, не слишком ли разошёлся? Удумал тоже: души, мол у нечисти есть! Да ещё и выправить их возмечтал!

      Клеста неожиданно горячо поддержала Ольха:

      - Можно! И я в то верю. И не только Божья то забота, но и наша не меньше. Тяжко, но можно. Не зря ведь сегодня рассказ услышали, как ямурлак за человечье дитя жизнь отдал, противу своей крови пойдя.

      Народ заинтересовался, начали выспрашивать. Берегиня отмахнулась:

      - Коротко - сказала, а длинно - пусть тот, кто видел, рассказывает. Вот проснётся воин, сам вам и опишет всё.

      Клёст оживился:

      - Вот! И ямурлак к Божьему свету душою прилепиться может! Слыхали! То-то!

      Марцинковский придерживая, подрагивающего от уколов иглы Мишку, поразился:

      - Да ты, брат, философ!

      - Кто-кто? - насторожился Клёст.

      - Ну это, мыслить, значит любишь, мудрствовать, - пояснил Александр, - да ты не сомневайся, я не в обиду тебе говорю, не ожидал только, что среди вояк таких встретить можно.

      - А-а, любомудр, значит, - Клёст, казалось, удовлетворился, но за него вдруг обиделся Глузд:

      - Ты, Ляше, зря это так. По-твоему, получается, коль бронь надел, да меч взял, так и голова не нужна, пускай, значит, конь думает, коль у него голова больше. А мы, значит, так: ни пришей, ни пристегни, к мечу лишняя вытребенька! Мол: "Равняйсь, смирно! Сапоги с вечера чистим, чтоб утром на свежую голову одеть, так? Иль что там ещё плетут: "Вы трое, оба ко мне!" Слыхивал! А я так скажу: мне безголовых воев не надобно. И воеводы такого не сыщешь, чтоб дурней в войско набирали. Обидно мне...

      Марцинковский смущённо перебил:

      - Так я ж не хотел обидеть. Я ж не говорил, что в войско одних дураков берут. Или что вообще дураков берут. Я только удивился, что у Клеста времени хватает на то, чтоб ещё о таких вещах думать да мечтать. Небось, без дела-то не сидите?

      - А то! - отозвался Клёст, - Только ежели только о ратном мыслить, так и точно дурнем станешь, убийцей безмозглым. Нет, душа иного требует. Я вот думаю, Птах вон - песни слагает, Глузд - игрушки детишкам режет, да мало ли кто ещё чем душу тешит. А война - она не для души работа, она по нужде великой.