Корректор Серафима Сергеевна, дама позднего элегантного возраста, как сказали бы сейчас, поправила очки и рассказала о старом гадании «Случайное предсказание». Народ быстренько понаписал на одинаковых бумажках случайные, абсолютно произвольные фразы (это было непременным условием), мужчины надули пару десятков шариков, предварительно запихнув в каждый скрученные в рулончики и тщательно перемешанные бумажки. Шарики доверили везде разбросать нам, курьерам, – как самым молодым. А потом началось веселье: толпа журналистов носилась по редакции, ловя и нещадно давя шарики с пророчествами внутри. Мне достался желтый шар и строчка «Кружится карусель, горят прожектора», – полная, казалось бы, бессмыслица.

«Неужели я еще и в парке работать буду? На карусели? Фигня какая», – подумала я. И поискала глазами Наташу – мы с ней дружили, несмотря на разницу в возрасте. Наташа стояла у окна и улыбалась.

– Что у тебя? Тоже ерунда какая-то?

– Даже не знаю, как трактовать. У меня – вот. «Поднимешь свое с земли», – обещал маленький белый обрывок с неровными краями.

А скоро пришел февраль и приволок с собой совершенно дикие для наших мест морозы. Старожилы ахали, грустили в отсутствие парнуса[5], и крестились нищие морозостойкие старушки у церкви, мимо которой я бегала на работу, – прихожан в такую стужу из домов никакая вера не могла выманить. Наташа обычно уходила из редакции позже всех. Куда и к кому ей было спешить? Заведенная к тому времени серо-голубая кошка Ириска отличалась спокойным, терпеливым нравом и встречала Наташу, сидя на тумбочке в коридоре, неизменно радуясь сколь угодно позднему, но возвращению обожаемой хозяйки. И я часто забегала к Наташе за книжками, потому что библиотека в ее доме была просто уникальной.

В тот пятничный вечер она ушла с дежурства вместе со мной – примерно в одиннадцатом часу. А в понедельник дождалась, пока я вечером привезла всякие бумаги, отвела в кафе и рассказала невероятное:

– Такой зусман – жуть, воздух аж звенит. Я пулей лечу от автобусной остановки до дома, выходной предвкушаю, обрадовалась на ходу, что лампочки в фонарях уличных поменяли на новые, светло. Но не настолько, чтоб во все углы нашего двора достать. У подъезда как раз темновато было. Там я об него и споткнулась. Лежит на боку, скрючился в позе эмбриона, портфель к груди прижимает. Одет прилично, ботинки дорогие, дубленка, шапка норковая. И весь уже снегом припорошен. Пьяный – я дух-то этот наизусть знаю, сосед мой по лестничной клетке большой любитель выпить. И смертник, потому что мороз к двадцати пяти уже подбирается. До утра не дотянет человек, замерзнет. Не смогла я его оставить там погибать, понимаешь?

Заволокла как-то к себе на первый этаж. Даже не проснулся, когда по подъездным ступенькам пробумкали его ноги – вусмерть ушатался, бедолага. Заволокла, отдышалась, в коридоре прямо одеяло под него подсунула кое-как, подушку под голову, а сама в маминой комнате дверь на крючок кованый закрыла и всю ночь книгу читала. Задремала, когда уже светало.

Глаза открываю – и аж подпрыгнула, вспомнила о найденыше. Выхожу из комнаты на цыпочках и кляну себя почем зря: дурища, приволокла незнакомого мужика в дом, а возможности уйти тихо не дала – дверь автоматически заперла изнутри на нижний замок, ключ висит рядом, но так, что не сразу и увидишь. Мысли о том, что гость мог обидеть, у меня даже и не появилось почему-то. Иду по коридору, а из кухни чаем свежезаваренным пахнет, да каким-то необыкновенным – не моим, обычным, «со слоном», точно знаю.

Мужик живехонек и уже, между прочим, в мамином пестром переднике, стоит спиной ко мне и достает из портфеля баночки разноцветные со всякими вкусностями, на стол ставит, хлеб режет. Ириска моя тарахтит, как дизель, и об его ноги трется, забыв, что обычно не очень чужих привечает. А я жду, когда ж он заметит-то меня. Повернулся – оказался очень симпатичным и очень смущенным. Представился Сашей.

И Наташа как-то особенно улыбнулась. Мелкая я была совсем, не знала еще, как женщины в предчувствии счастья выглядят, но мне показалось, что в кафешке той скромненькой прямо стало светлее.

В общем, спасенный Саша в наш город в командировку приехал. На завод тяжелого сельскохозяйственного машиностроения. Дела закончил и с принимающей стороной посетил ресторан – отметить удачное подписание чего-то там. Славно отметили. Практически непьющий Саша, уверив хозяев, что «в полном порядке и все под контролем, пацаны!», в бессознательном состоянии перепутал автобусы и вместо своей гостиницы прибрел к дому Наташи – остановка была буквально в ста метрах от ее двора. Там в уютном сугробике и настигла его отключка. И если бы не Наташа, не было бы в жизни ленинградца Саши больше ни одного февраля. И жены прекрасной не было бы, да. И сына, сейчас уже известного ученого. И дочки. И внуков.

Наташа, как и обещало гадание, поднявшая свое счастье с земли, уехала в Ленинград через два месяца. У нее все хорошо. Мы долго переписывались, и потому я знаю, что каждый Новый год гости ее теплого дома играют в «случайное предсказание». Много лет уже играют, традиция такая у них семейная.

Да, кстати, мое «случайное предсказание» оказалось строчкой из песни Валерия Леонтьева, звучавшей тогда из каждого утюга: «… кружится карусель, горят прожектора, и чудеса вершатся на манеже». Шлягер назывался «Куда уехал цирк».

У меня есть собственная теория: появившись в этом мире, человек получает неких Проводников. Эти сущности сопровождают человека от момента осознания себя до последней вспышки сознания, передавая его друг другу. Думаю, что у них там профильные специалисты.

И вот они, эти Невидимые Регулировщики, те, которые чертят уникальные, разноцветные и разновеликие маршруты наших жизней, точно знают, что же каждому человеку нужно на самом деле. Они расставляют на наших маршрутах и точки бифуркации. Иначе чем объяснить такой факт: именно передвижной цирк-шапито № 13 оказался в нашем городе той весной, хотя должен был работать даже не в соседней области, а вообще в другой части Украины? Просто график внезапно изменили, и цирк приехал к нам.

Ага, знаем мы эти «просто».

Я заканчивала десятый класс. Оставив рапиру в пятнадцать лет, выполнив нормативы мастера спорта и почти вылечив самооценку, ушла с дорожки, потому что стало неинтересно. Правда, совсем недолго мирно читала книжки и рисовала, радуя маму (бабуля к тому времени уже умерла) ежевечерним присутствием дома. Потому что очень скоро, проходя мимо здания городского ДОСААФа (Добровольного Общества Содействия Армии, Авиации и Флоту), я подняла с асфальта листок с каким-то текстом, который ветер только что сорвал со свежеоштукатуренной стены и швырнул мне под ноги.

Расправила, увидела объявление о дополнительном ограниченном приеме и тут же нашла себе еще более увлекательное занятие – секцию парашютного спорта. Сейчас я понимаю, что неосуществленная (да чего там – и неосуществимая) мечта о гимнастическом трико и рамке для воздушной акробатики так никуда из меня и не делась. Как иголка, однажды попавшая в тело, мечта бродила по сосудам и тканям, потихоньку ища выхода. И вот сначала вместо трико появился фехтовальный костюм, а потом, вместо акробатики на высоте восьми метров от пола, я яростно и весьма успешно стала осваивать акробатику на высоте двух километров над землей.

Там очень кстати пришлись и широкие плечи, и мощная «дыхалка», и крепкий костяк, и выносливость, а гибкости и легкости никто не требовал. Меня это абсолютно устраивало. Конечно, бедная моя мамочка цепенела от страха и каждый раз, когда я уезжала на аэродром, выкуривала вдвое больше сигарет (только это всегда и выдавало ее переживания – две пачки в день вместо одной, я всегда считала оставшиеся в блоке), но я была абсолютно счастлива, а мама делала вид, что принимает все и тоже очень рада. Думаю, она прекрасно понимала, что было всему причиной.