Мисс Дентон поднимается и протягивает руку. Лет ей где-то чуть за тридцать, сложения она миниатюрного, хотя яркое цветастое платье зрительно увеличивает объемы. Короткие светлые волосы заколоты одной-единственной пластмассовой невидимкой, на губах ядерно-красная помада. Выражение лица у нее дружелюбное и энергичное, в отличие от череды похожих на снулых рыбин учителей, которые дисциплинированно ободряли нас на протяжении первых лет обучения Сэма.

– Я Джоди, а это папа Сэма, Алекс.

Я больше не «мой муж Алекс», меня низвели до биологического родителя.

Пожимаю мисс Дентон руку и изо всех сил стараюсь не демонстрировать ничего, кроме воодушевления. Такое чувство, будто это собеседование, даже, пожалуй, проверка. Не знаю. Знаю лишь, что не хочу ее провалить.

– Я слышала, у Сэма проблемы в школе? – спрашивает она. – В прошлом году у него диагностировали расстройство аутистического спектра?

– Да, – говорит Джоди. – Он…

Она запинается, явно подбирая слова. Как вместить восемь лет борьбы в одно предложение, чтобы не создать впечатление, будто ты пытаешься втюхать издателю очередные слезливые мемуары?

– Он всегда немного отставал в плане речевого развития, – продолжает она. – И всегда вел себя очень беспокойно. Сначала мы думали, может, у него что-то со слухом, но потом прошли проверку, и она ничего такого не показала. Мы не вылезали от врачей, но нам твердили «надо наблюдать», и больше ничего. За чем наблюдать? В общем, когда Сэм пошел в ясли, стало понятно, что с ним что-то не так, но они не могли толком ничего сказать. Первым про аутизм упомянул координатор программ помощи детям с нарушениями развития в детском саду, но… Алекс, что они тогда сказали?

– Они сказали, у него все не настолько плохо, чтобы ему полагались индивидуальные занятия. Им не выделили бы финансирования. Но он так рыдал каждое утро, что мне приходилось нести его в сад на руках. Понимаете, с этого у нас начинался каждый день. Приходилось насильно его одевать, тащить в сад, потом весь день переживать, как он там. В начальной школе стало немного получше. Но…

– Ему по-прежнему плохо, – говорит Джоди. – Что бы это ни значило. – Она бросает взгляд на меня, но поспешно отводит глаза. – У него совершенно нет друзей.

Она вытаскивает из кармана платок и украдкой промокает глаза.

Мисс Дентон сочувственно улыбается и бодрым тоном принимается рассказывать нам о своей школе. У них четыреста учеников, так что школа немаленькая, но она настаивает на том, что у них домашняя атмосфера. Она говорит об «упоре на создание поддерживающей доброжелательной среды». У них есть пара учителей, имеющих опыт работы с детьми с аутизмом. Слова ее звучат заученно, но при этом искренне. Мало-помалу я чувствую, как в глубине души у меня зарождается и крепнет надежда – и у Джоди тоже, я это вижу. Школа обычно переполнена, но неподалеку как раз открылась новая штайнеровская академия, и несколько детей перевелись туда. Для Сэма найдется место. Если нам нужно.

– Впереди лето, у вас как раз будет возможность все обдумать, – говорит мисс Дентон. – Конечно, на дорогу по утрам времени уходить будет больше. Но мы постараемся сделать для него все, что возможно. Может, привезете его, пусть сам посмотрит на школу? Познакомится с детьми и педагогами. Я, конечно, не могу обещать, что у него будут занятия со специалистами в большом объеме, но у нас в школе детям хорошо.

«У нас в школе детям хорошо». Странно, что это подается как одно из здешних преимуществ. Разве не все школы должны стремиться к тому, чтобы детям в них было хорошо? Впрочем, радует ее готовность признать, что существующее положение дел не таково. Напротив, это самое «хорошо» – понятие трудноформализуемое. Его нельзя вписать ни в один образовательный или бизнес-план – и, если уж на то пошло, ни в одну ведомость. Его не добьешься при помощи правительственных грантов и не получишь по подписке на «Скай» за небольшую абонентскую плату (кстати, они сейчас как раз тестируют у нас в Бристоле суперскоростную выделенную линию, 200 мегабайт, волоконная оптика, прямо до двери… черт, я, кажется, отвлекся). Если бы мы могли сделать себе хорошо подобным образом, никто не остался бы неохваченным. Мы подписывались бы на это ощущение в Интернете. Мы бы скачивали и устанавливали специальное приложение. И плевать на цену. Мы заплатили бы за это ощущение что угодно.

Секретарша провожает нас до выхода. До парковки мы идем в молчании. В кустах боярышника, которыми окружена игровая площадка, заливаются птицы. Мы садимся в машину и долго сидим молча.

– Мне тут нравится, – произносит наконец Джоди.

– И мне тоже.

Мы не в силах этому противиться. Несмотря ни на что, несмотря на все темные тучи, собирающиеся над нашими отношениями, мы сидим рядом и улыбаемся. Как тогда, когда мы узнали, что Джоди беременна. Это случилось так быстро – слишком быстро после начала наших отношений. Мы оба были совсем детьми – то есть мне было двадцать четыре, но на дворе же двадцать первый век, в наше время это практически юность. Мы посмотрели на тест, на две маленькие голубые полоски, означавшие положительный результат, и после того, как схлынуло первоначальное потрясение, много часов улыбались во весь рот, как пьяные.

– Сэма сюда повезем? – спрашиваю я.

– А ты сможешь еще раз отпроситься с работы?

– Конечно смогу. Дело-то важное.

– Хорошо. Спасибо. Ты сейчас живешь у этого идиота Дэна?

– Угу.

– Ну и как, тебе уже удалось выяснить, чем он зарабатывает на жизнь?

– Боюсь, что нет. Видимо, что-то связанное с дизайном. Думаю, точно не знает никто.

– Через десять лет он станет генеральным директором какого-нибудь безумного стартапа социальной сети. Вот помяни мое слово, мы еще увидим его на обложке журнала «Уайрд» в белой водолазке, с интервью о том, на что он потратил свой первый миллиард.

Я завожу мотор, и мы с неохотой едем обратно в центр Бристоля. Обратно к нашим настоящим жизням. К жизням, которые развалились на куски. И когда Джоди вылезает из машины и идет к нашей входной двери, несмотря на все то хорошее, что случилось за сегодняшнее утро, я чувствую, что никогда еще не был так от нее далек.

До работы добираюсь к двум. Дэрил на выезде, делает оценку объекта, стоит посреди чьего-то дома в своем костюме в полосочку, с папкой и лазерной рулеткой, почесывая подбородок; Пол с Кэти лениво поглаживают друг друга ступнями под столом, проглядывая какие-то документы. У меня сегодня назначены две встречи с потенциальными заемщиками: первая с начинающим девелопером, который покупает старую церковь на Глостер-роуд, вторая с пожилой парой, которая перебирается из огромного семейного дома в маленькую квартирку в Клифтоне. Теперь, когда последний из их троих детей вылетел из гнезда, дом стал для них слишком велик, объясняют они. Они хотят оформить обратную ипотеку, чтобы на эти деньги на склоне лет вдвоем посмотреть мир.

– Дом кажется таким пустым, – говорит жена с какой-то будничной безысходностью.

Бросаю взгляд на ее мужа, и тот сочувственно кивает. Но в его глазах вижу – и я почему-то совершенно в этом уверен – облегчение.

Три часа спустя заезжаю домой, чтобы взять кое-какую одежду и книги. Я скучаю по своим книгам. Когда восемь лет назад мы сюда въехали, я превратил коридор на втором этаже в миниатюрный кабинет-библиотеку со стеллажами, забитыми книгами в мягких переплетах, комиксами и университетскими материалами. По утрам малыш Сэм очень любил пройтись вдоль полок, методично снимая все книги, какие мог унести, после чего складывал их в штабель перед дверью нашей спальни, а когда я спросонья высовывался из комнаты, чтобы посмотреть, что там за шелест, то неизменно спотыкался о стопку классики. В конце концов нам это надоело, и мы сложили большую часть книг в коробки и убрали их на чердак.

Джоди впускает меня в дом, и я пробираюсь по ковру в гостиной, усеянному разорванными комиксами и коллекционными картами с покемонами.