– Почему? – не понял он. И тут же воскликнул: – Что с ней?!

– Она уехала. В Париж.

Федор побледнел так, что Вере стало страшно.

– Когда? – помолчав, выговорил он.

Вера колебалась опять-таки не дольше мгновения. Что значит какая-то ложь, когда на кону вся ее жизнь?

– Вчера утром, – ответила она. И поспешно добавила: – Я не знала, что Лида уезжает! Она… в один час собралась…

Может, если бы известие о Лидином отъезде было для Федора меньшим потрясением, он догадался бы, что Вера врет. Или спросил бы еще кого-нибудь. Но ему было не до расспросов, да и все, что Лида высказала в последнюю их встречу, не располагало к сомнениям.

Не сказав больше ни слова, он медленно пошел прочь.

– Федя! – Вера догнала Федора, обежала его, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Ну что ты? Она… она… Лида тебя недостойна! А я все сделаю! Давай потом все обсудим, хорошо? – попросила она. – И про музей, и вообще…

Все-таки Федор Кондратьев был не тем человеком, который дал бы себя сломить даже очень сильному горю. Когда Вере удалось поймать его взгляд, в его глазах уже не было смятения.

Правда, ничего в них не было – они зияли темной пустотой.

– Не будет «потом», – коротко произнес он.

– Почему не будет? – растерялась Вера.

Федор не ответил и не остановился.

– Я же из-за тебя здесь осталась! – в отчаянии закричала она ему вслед. – Только из-за тебя!

Федор не обернулся. Конь, которого он не привязал, пошел вслед за хозяином. Остолбенев, Вера смотрела, как в конце аллеи он вскакивает на коня.

– Тогда зачем я осталась?.. – в ужасе проговорила она. – Что же я наделала?!

Тишина стояла в музейном зале, мрак окутал его. И свеча, которую Вера держала в поднятой руке, не могла развеять этот мрак. Сурово смотрели лики с икон, таинственно улыбались драконы на китайских вазах, блики дрожали на лепестках золотой розы…

– Что же теперь делать? – с тоской проговорила Вера, обводя взглядом Ангеловскую коллекцию: – Зачем мне все это?!

Неизвестно, сколько она стояла бы здесь в ужасе и отчаянии, если бы не стук во входную дверь. В этом стуке ужаса было не меньше, чем в Вериной душе.

Она поскорее задула свечу и на цыпочках выбежала из зала.

– Вера! Верочка, открой, это я! – послышалось с крыльца.

– Господи! Что случилось?! – воскликнула она, распахивая дверь.

– Ничего не случилось, Верочка! – торопливо проговорила Надя. – Я просто вернулась.

Вид у нее, стоящей на крыльце, был такой жалостный, что дрогнуло даже Верино сердце. Вся мокрая, замерзшая, лицо в угольной пыли…

– Я вышла на полустанке, – сказала Надя.

– Этого только не хватало! – воскликнула Вера и, схватив сестру за руку, втащила в дом.

Через полчаса Надя, уже отмытая и укутанная в теплое одеяло, сидела на своей кровати и пила заваренный кипятком зверобой с хлебом, а Вера ходила по комнате и отчитывала ее:

– Как только тебе в голову такое пришло? Ты понимаешь, что с тобой могло случиться? Одна на железной дороге! Тебя могли убить, могли в детприемник забрать! А Лиде теперь каково, ты представляешь?

– Я Лиде записку оставила. – Надя шмыгнула носом. – Написала, что в Ангелово возвращаюсь. Верочка… – жалобно проговорила она. – Лида ведь сама говорила: нельзя предавать родной дом. А потом… С ней что-то случилось. Может, ее оборотень заколдовал?

– Надоели глупости! – сердито воскликнула Вера.

– Я тебе во всем-всем буду помогать! – горячо проговорила Надя. – И мы с тобой все сохраним. А потом Ангел-хранитель вернется, и все опять будет хорошо. И Лида приедет обратно.

– Ложись спать, – устало сказала Вера. – Ничего теперь не поделаешь. – И повторила не для сестры уже, а для себя самой: – Ничего не поделаешь…

В свои тридцать пять лет Геннадий Петрович Хопёр был лысоват, полноват и втайне переживал по этому поводу. Впрочем, солидное положение, приобретенное им в советской иерархии, позволяло гнать от себя переживания подобного рода. Да и женщины, как он однажды догадался, считали такое положение не менее важным для мужчины качеством, чем высокий рост и стать. Даже более, может, важным качеством они это считали.

Произнося все это едва ли не вслух, Геннадий Петрович вышел из автомобиля перед особняком и, бросив шоферу: «Ожидай. Дам знать», – поднялся на крыльцо.

В зале ангеловского дома шла та самая гулянка, которую кто-то, может, назвал бы нэпманской и нуворишеской, но товарищ Хопёр любил. И то – плохо ли? Зал чистый, просторный, на стенах картины висят, другие всяческие произведения искусства в стеклянных витринках расставлены, а главное, люди собрались солидные, женщины красивые. Умеет Вера Андреевна приятную вечеринку организовать, в этом ей не откажешь. Да и ни в чем ей не откажешь – женщина на все сто, чего уж.

Хопёр окинул цепким взглядом собравшихся. Знакомых много, а кто и незнакомый, про того все равно понятно, кто он есть такой. Либо человек партийный, начальник среднего или даже более высокого, как и сам Хопёр, пошиба, либо техническая интеллигенция, инженер какой-нибудь то бишь, либо богема, либо нэпман. Типичная картина года одна тысяча девятьсот двадцать девятого, в котором всем им пришлось жить. И жить, грех жаловаться, неплохо.

Когда Хопёр вошел в зал, гости слушали музыкальный номер – шикарную певицу в золотом платье и в эдаких каких-то туфельках, в которых непонятно как и ходят. Хопёру, во всяком случае, это было непонятно.

А вот Верочку певицыными туфельками не напугаешь. Она и сама вон на каких высоченных каблуках, но походка у нее от этого только соблазнительнее выглядит. Вообще, надо сказать, в свои двадцать семь лет – Хопёр недавно как раз ознакомился с личным делом – Вера Андреевна Ангелова, русская, беспартийная, из дворян, выглядит так, что мужчины при одном ее виде слюни пускают. И умеют же эти женщины!.. Вроде ничего особенного в Вериной внешности нету, на Хопёров вкус, пожалуй, тонковата она, резковата и не блондинка, а шатенка, и глаза хотелось бы не темные и узкие, а голубые и огромные, как озера. А все-таки выглядит так эффектно, что Хопёр с большим удовольствием за ней приударил бы. Если б не боялся нарваться на едкое словцо – язычок у Веры Андреевны не дай бог, лучше не связываться даже ему, хоть он и непосредственный ее начальник.

Песня – романс, что ли? Хопёр в этом не разбирался – закончилась. Все зааплодировали. Увидев Хопёра, Вера подошла к нему с самой обворожительной улыбкой.

– Геннадий Петрович! – воскликнула она. – Как мы все рады!

При этих словах, да пока Хопёр прикладывался к Вериной ручке, какая-то бледная девица пошла к выходу из зала. Хопёр на это внимания не обратил, а вот один из мужчин, наоборот, обратил самое пристальное внимание и двинулся вслед за девицей.

Он догнал ее уже за дверями зала и окликнул:

– Надежда Андреевна! Здравствуйте.

Надя остановилась и вгляделась в его лицо. Некрасивое, но не отталкивающее – наоборот, чем-то привлекательное. Человечным выражением, видимо. Впрочем, все равно.

– Здравствуйте. Разве мы знакомы? – спросила она.

– Вера Андреевна говорила, что у нее есть сестра, – ответил он. – Я догадался, что это вы.

– Как вы могли догадаться? – пожала плечами Надя. – Мы с Верой совсем непохожи.

– Ошибаетесь. – Он покачал головой. – Внешне – да, непохожи. Но по сути – очень.

– Вы ясновидящий? – усмехнулась Надя.

– Я врач. Неплохой диагност, – объяснил он. И представился: – Семен Борисович Фамицкий.

– Надя. Ангелова. Извините, я должна идти.

– Почему? Смотрите, как весело!

С этими словами он неожиданно открыл обе створки дверей, ведущих в зал. Скорее всего, сделал это не без умысла – чтобы Надя не смогла отвертеться, представ в широко распахнутых дверях перед всеми гостями.

Все в самом деле обернулись к ней. Кроме, может быть, Хопёра: он в этот момент как раз намеревался выпить на брудершафт с Верой, их руки были переплетены.