Тут Рисса меня ущипнула и кивнула в сторону блондинки. А, ну да, я же девушка! Нужно поддержать бедняжку из солидарности – все-таки мы одного пола…

– Пьет? – как можно участливей спросил, осматривая небогатое убранство помещения. Ни одного ценного предмета: или она все прячет, или уже и прятать нечего.

– Адептка! – Рисса осуждающе покачала головой. – Простите девушку, она не хотела вас обидеть.

– Ах, я… мне, – блондинка в отчаянии начала заламывать тонкие руки, – это так неудобно. Он… потерял интерес к жизни, сбился с пути…

– Сел вам на шею, – констатировал я. И, прежде чем она успела возразить, добавил: – Вы не думали, что это также может быть проклятием? Есть такие, отсроченного действия. Они могут развиваться медленно: то затихая, то прогрессируя по новой. И так на протяжении десятков лет.

– Но зачем кому-то делать с Марком подобное? – Габриэла покачала головой. – У него нет врагов, он – замечательный человек, одаренный ученый… был.

– Вот именно, был. – Я поднялся и подошел к одному из подоконников, где стоял одинокий гибискус в горшке, серенький и болезненный. Растение погибало, несмотря на правильный уход. – Скажите мне, госпожа Дуайт, у вас в доме есть животные?

– Животные? – растерянно повторила женщина. – Нет. Было несколько котов, но не прижились у нас. Да и не нужны они – мышей в нашем доме нет, а просто так кормить дармоедов я не готова.

– Конечно, – я понимающе кивнул и вернулся на свое место. – Офицер Ройс, вам не кажется, что здесь имеет место…

– Бытовое проклятие, – подхватила Рисса. Умница моя. – Отсутствие грызунов, домашних животных… Наверняка к вам даже комары летом не залетают. Да и растения, – она небрежно ткнула пальцем в сторону подоконника, – гибнут. Удивительно, что вы сами не ищете утешения на дне бутылки. – Опомнившись, адептка прикрыла рот ладонью и сконфуженно буркнула: – Простите. Это не наше дело, даже если и так.

М-да, оправдалась так оправдалась. Сейчас нас будут прогонять.

Но, к моему удивлению, Габриэла прониклась речью «офицера». Плечи ее поникли, подбородок дрогнул, а глаза налились слезами отчаяния.

– Это так нелегко: вспоминать то, что было, и сравнивать, бесконечно сравнивать с тем, что есть сейчас. – Женщина обессиленно упала на кресло и, прикрыв рукой глаза, продолжила: – Мы были очень счастливы. Марк даже на праздниках не позволял себе лишнего, он много работал, стараясь обеспечить нам достойное будущее. Мы хотели детей, но все как-то откладывали. То одну причину находили, то другую… Когда отец решил работать на себя, он позвал Марка. Тогда-то и появился некий богач, он предложил им баснословную сумму за несколько формул. Муж и отец работали день и ночь, пока не получили нужный результат.

Заказчик отказался платить, как я уже говорила раньше. Потом на несколько дней исчез папа… Его нашли прохожие у Драконьего парка. Он умер уже в лечебнице, не приходя в сознание. Промучился почти шесть дней, иногда кричал что-то бессвязное, звал Марка, требовал аванс за работу…

В день его смерти я была рядом. Отец внезапно открыл глаза, что-то прохрипел и вцепился руками в медальон на шее. Это был его талисман на протяжении многих лет, внутри хранилось изображение мамы. Вещица треснула, и отец умер. Так символично, не правда ли?

– Даже слишком. – Я нахмурился: – А что же ваш муж?

– Марк… Он был растерян и подавлен. Работы не стало, на прежнюю должность его не взяли. – Габриэла выпрямилась и вымученно улыбнулась: – Вы не должны думать о нем плохо, мой муж – чудесный человек. Но нужда – страшная штука.

Однажды Марк вернулся домой выпившим и радостно вручил мне мешочек со ста золотыми монетами. Он продал формулы разработанного ими проклятия. Конечно, можно было заработать на них гораздо больше, но мы так остро нуждались, а тот богач предлагал деньги сию минуту. Потом он приходил к Марку еще несколько раз. О чем они говорили – не знаю, но после ухода гостя у нас всегда появлялись деньги.

Только прежнего спокойствия вернуть нам так и не удалось. Марк стал пить. Все чаще и чаще я заставала его пьяным в кабинете отца. Марк работал, отдавал заказы и уходил на дно бутылки…

Вот уже шесть лет мы живем в этом аду, и я ничего не могу поделать.

Габриэла подняла на нас остекленевший, полный боли и отчаяния взгляд:

– Он и сейчас там, – прошептала она, – пишет что-то. Не узнает меня уже который день… Я так боюсь…

– Но почему вы не обратились за помощью? – донесся до меня потрясенный голос Риссы. – Почему не боретесь за него?!

– Не борюсь? – Габриэла вскочила с места и с силой ударила себя в грудь: – Да я жизнь за него отдать готова! Где я только ни была, куда только ни обращалась – бесполезно. Нам отказывают, даже толком не осмотрев его, передо мной закрывают все двери, словно сама Бездна против его излечения!

– Ну, Бездна здесь ни при чем, – заметил я, также поднимаясь с дивана, – а вот клиент у вашего мужа явно со связями. Ведите нас в кабинет.

Мне хватило одного беглого взгляда на высохшего, измученного мужчину со впалыми безжизненными глазами, чтобы поставить стопроцентный диагноз. Проклят.

Дэймонд выставил нас с Габриэлой за дверь, сказав, что хуже он точно не сделает, и закрылся с Марком внутри кабинета.

Немного постояв у порога, мы, не сговариваясь, повернулись и ушли назад, в гостиную.

– Ваша адептка… – начала было женщина.

– Очень смышленая девушка, – улыбнулась я, – лучшая на своем курсе. Доверьтесь нам.

Она замолчала.

Так мы и просидели в тишине около получаса. А потом в комнату вошел Ройс.

Мое тело выглядело очень нехорошо: и без того бледное лицо приобрело зеленый оттенок, под глазами залегли синяки, а пересохшие губы едва шевелились.

– Порядок, – сказал он, облокотившись на стену, – конечно, одного сеанса недостаточно – слишком давно наложено проклятие, но начало положено. Ваш муж сейчас спит. Как только он проснется, собирайтесь и поезжайте куда-нибудь подальше дней на пять. В воскресенье мы с офицером Ройсом навестим вас снова.

Габриэла зарыдала и бросилась в кабинет.

Ну а я… я смотрела на себя со стороны и не могла выразить словами, какие чувства испытывала к Дэймонду. Уважение, трепет, восторг… Потому что он – настоящий, неподкупный, смелый и потрясающе красивый…

Какая прекрасная у него работа – спасать других людей и чинить разрушенные судьбы! Как хотела бы я заниматься тем же!

Бездна, почему у меня нет выбора?

Дверь захлопнулась за нашими спинами, и мне показалось, что мы шагнули из затхлого сырого подземелья на морской берег. Такой безнадежностью и горем была пропитана атмосфера в доме Дуайтов.

– Да ладно тебе убиваться, – решил подбодрить меня офицер Ройс, – если до завтра мужик не помрет, значит, почти гарантированно будет жить.

– А если помрет?

Он равнодушно пожал плечами:

– Значит, судьба у него такая.

Меня все равно что пыльным мешком из-за угла огрели. Все восхищение, которое я испытывала к Дэймонду, как рукой сняло. Я сгорбилась и побрела вниз по улице. На душе было тоскливо.

– Куда же вы убегаете, офицер Ройс? Нехорошо оставлять девушку одну на улице в темноте.

С этими словами дроу догнал меня, подхватил под локоток и засеменил рядом. Я угрюмо молчала, злясь на его беспечность и черствость перед лицом чужого горя.

– Такая у нас работа, Карисса, – его голос прозвучал неожиданно серьезно. – Приходится учиться цинизму. Если каждый раз принимать чужую боль, как свою, можно свихнуться или спиться. – Он внезапно повеселел: – Кстати, насчет спиться! Как тебе идея отметить боевое крещение? Тут неподалеку есть отличный паб.

– Я не пью.

– Совсем?

– Совсем.

У нас в семье не принято пить. Даже папа позволяет себе на званом вечере пару бокалов вина, не больше. Поэтому на студенческих вечеринках и пьянках я всегда была белой вороной.

– Если совсем не пить, можно умереть от жажды! – фыркнул он. И, не слушая возражений, потащил меня к пабу.