Это невозможно, здесь поставлена на карту честь не только мундира, — хотя и она ведь не лишена цены, — но честь всей нации.

Из этого трудного положения я знаю один только выход. Должен быть создан чрезвычайный суд чести. И все без исключения русские офицеры, служившие у большевиков, должны предстать перед ним. Все поведение их, все обстоятельства, толкнувшие их на службу в Красной армии, должны быть освещены до дна; и все те, кто не докажет чистоты своих намерений и действий, должны будут снять мундир».

Но если на востоке вопрос об отношении к офицерству, служившему в Красной армии, ставился пока в статьях трубадуров белой гвардии, то на севере он разрешался, в том же 1919 году, совершенно конкретно, авторитетными и компетентными разъяснениями полевого военного прокурора:[48]

«С точки зрения закона — терпеливо разъяснял Добровольский в заседании комиссии по политической амнистии земско-городского совещания, созванного эсэрами в Архангельске после эвакуации его союзниками— приходится иметь дело с двумя преступными сообществами, из которых одно именует себя российской коммунистической партией (большевиков), а другое — советской властью. Ядро второго сообщества составляют Ленин. Троцкий, Зиновьев и другие, но, кроме них, в состав его входят не только партийные коммунисты, но и другие лица, сознательно, а не в силу принуждения или из-за куска хлеба примкнувшие к этому сообществу, при чем иногда не в силу каких-либо идейных соображений, а просто потому, что они в порядке борьбы поставили ставку на советскую власть. Деятельность таких лиц в объективном смысле приносит не меньший вред, и в оценке ее судебная власть не исходит из партийной принадлежности, а лишь разрешает вопрос, поскольку данное лицо является сознательным агентом советской власти. Для иллюстрации своей мысли я просил членов комиссии ответить, чья деятельность является более преступной: какого-нибудь мелкого коммуниста или командующего против нас красными войсками генерала генерального штаба Самойло».

Точка зрения Добровольского была принята правительством северной области и энергично проводилась прокуратурой в жизнь… еще лишь несколько месяцев.

Поставленный нами выше вопрос о роли верхов офицерского корпуса старого режима в рядах Красной армии можно считать разрешенным в положительном смысле достаточно авторитетными свидетельствами Деникина, Белоруссова и Гурко. Имеется и четвертое свидетельство, еще более, пожалуй, авторитетное, как по официальному тогда положению его автора, так, в особенности, по характеру описания — сознательного, совершавшегося — говоря юридическим языком — с заранее обдуманным намерением, предательства и Красной армии и революционной России.

В газете «Военные Ведомости»[49] в номерах от 18 и 19 января помещена статья: «Академия генерального штаба в 1917–1918 г.г.» за подписью — начальника всероссийской академии генерального штаба, ординарного профессора, генерального штаба ген. — майора Андогского, — представляющая возражение на статьи в газетах «Тюменское слово» и «Отечественные Ведомости», обвинявшие академию генерального штаба, коротко говоря, в красной ориентации.

«Определенно выразившееся стремление большевиков — оправдывался ген. Андогский — разрушить старую боевую русскую армию побудило конференцию академии сразу же принять меры к тому, чтобы спасти от разгрома, как самую академию, так и три сотни старых кадровых офицеров и сохранить их до лучших дней для борьбы за возрождение России. Принято было решение эвакуировать академию из Петрограда в направлении к тем окраинам, куда, по слухам, начинали стекаться русские люди для борьбы с большевиками. Мне, как председателю конференции, была поставлена задача — изыскать пути и средства к достижению указанной конференцией цели.

Подходящим предлогом для выезда академии из Петрограда явилась опасность захвата Петрограда германцами. Районом эвакуации конференция наметила Донскую и Кубанскую области, куда в начале декабря 1917 г. и был командирован член конференции — генерального штаба полковник Дрейлинг — вошедший в сношения с генералами Алексеевым и Калединым (в Новочеркасске) и с кубанским атаманом полковником Филимоновым (в Екатеринодаре)».

Последовавшие вскоре события не позволили академии эвакуироваться в казачьи земли и удержали ее в Петрограде до конца марта 1918 г., когда «со стороны большевиков»[50] стали проявляться притязания на все академии в связи с формированием Красной армии. И вот, — «так как открытая борьба грозила разгромом академии, — то решено было уклониться путем эвакуации в Сибирь под тем же предлогом — опасности взятия Петрограда германцами и недопустимости академии попасть в руки врагов…

Решение эвакуироваться в Сибирь обусловливалось стремлением продвинуться возможно дальше в направлении к Дальнему Востоку, где по слухам и имевшимся сведениям, — крепли элементы, выступившие на борьбу с большевиками».

Как известно, академия генерального штаба и была переведена в Екатеринбург, при чем эвакуация была закончена к июлю 1918 года. Но необходимые меры были приняты еще в июне: «с ведома конференции мною в конце июня 1918 г. был командирован в Москву во французскую миссию — член конференции генерального штаба подполковник С., который уполномочен был заявить, для доведения до сведения маршала Фоша, что академия имеет непреклонное решение… приложить все усилия к тому, чтобы содействовать успехам чехословаков и сибирских войск, уже надвигавшихся на Урал, — и при первой к тому возможности перейти на их сторону. Вместе с тем подполк. С. должен был передать разработанную профессором генералом Иностранцевым записку с планом создания фронта при помощи союзников на территории России против Германии и ее пособников — большевиков».

Больше сказать, кажется, нечего. Сказано все. Интересно лишь отметить, было ли выполнено данное поручение.

«Подполковник С. выполнил данное ему поручение в Москве в июле 1918 г., передав все сказанное во французскую миссию генералу Лаверн и полковнику Корбель».

Как опять-таки известно, академия полностью перешла на сторону чехословаков частью в Екатеринбурге, частью в Казани.

1919 год был годом тягчайших испытаний для Красной армии и Советской России. Но начинался он, казалось, вполне благоприятно.

На восточном фронте 31 декабря, накануне нового года, красными войсками после упорнейших боев была занята Уфа. С занятием Уфы оборонительная линия белых распадалась на два участка: северо-восточный с центром в гор. Перми и юго-восточный с центром в Оренбурге. Наступая на оренбургском направлении, красные войска 22 января занимают Оренбург, 24 января— гор. Уральск. Белые прилагали все старания сдержать наступление красных, но успеха не имели: весь февраль месяц на сарапульском, челябинском и оренбургском направлениях планомерно развивались наступательные операции Красной армии.

Для белых эти победы Красной армии представлялись удивительными, непостижимыми. От их внимания ускользали те черты порядка и организованности, на которых покоилась сила красных частей.

Газета «Сибирский Стрелок» следующим образом рисовала[51] своим читателям быт и организацию революционной армии:

«Главное ядро Красной армии в настоящее время составляют мобилизованные…

Настроение мобилизованных в запасных частях определенно антибольшевистское. Солдаты уклоняются от несения караульной службы, чистки железно-дорожных путей и др. назначений, мотивируя свой отказ отсутствием продовольствия и обмундирования. Советские правители реагируют на это арестом виновных и наложением на родителей их контрибуции, как на противников советской власти.

Дезертирство, вызванное, главным образом, голодом, носит массовый характер; перед рождеством в некоторых частях оставалось от 1/3 до 1/5 списочного состава. В последнее время советские власти принимают в отношении дезертиров суровые репрессивные меры вплоть до расстрела; с этой целью образована чрезвычайная комиссия по борьбе с дезертирством.