Ночь была темной и бурной, когда камень положили в костер. Жарко пылал беспощадный Огонь, и камень вспыхнул по краям и потек, и незнакомый аромат щекотал ноздри и дурманил людей.
Человек с криком отчаяния бросился к костру, чтобы спасти чудесный камень. Но охотники схватили его.
Наверху загрохотало, удар грома распорол темное небо, сверкнул белый извилистый клык молнии: Мать Огня ударила в костер, разметала его, потушила. Хлынул ливень…
Олег умолк и обхватил колени руками.
Света улыбнулась ему и тихонько похлопала в ладоши.
— Недурно изложено, — проворчал Борис. И, помолчав немного, добавил: — Ты, старик, не сердись. Понимаешь, я — физик. И мне нужно объяснение, как же было спроектировано изображение на этот камень. Ты же не будешь утверждать, что была тогда совершенная оптика? Что же служило линзой, передающей изображение?
— Не знаю, — сказал Олег, — не знаю. Я ведь просто так…
— Ты, старик, не сердись, — повторил Борис.
— Я не сержусь, — ответил Олег.
— А вообще, — сказал Борис, — ради этого камешка стоило и заблудиться.
— Пошли спать, физики-лирики, — сонно сказал Володя.
Но почему-то ни у кого не было сил встать и пойти в палатку. Сон сморил их. Света заснула первая, свернувшись калачиком и положив голову на колени Володи. «Что это за запах? — подумал Володя. — Сплю я или нет? Разве запах может сниться?»
Олег спал, прислонившись к валуну. Сон его был тревожен. Кто-то гнался за ним и хотел отнять алатырь-камень.
А Борис привалился к его плечу и спал, ровно дыша. Ему снилось, как смолы, застывая в сильном электрическом поле, превращаются в сверхмощные электреты.
Они спали и не видели, как загорелся палеоянтарь, хотя он лежал не менее чем в трех шагах от костра. Он горел чистым золотым огнем, пока от него не осталась лишь горка белого пепла. И аромат древних смол, усыпивший наших друзей, понемногу рассеялся в прохладном ночном воздухе.
Дни спешат торопливой густой вереницей,
Каждый новый прошедшего ярче, ясней.
Поколенье мое, ты все ближе к границе
Незнакомых, чудесных сверкающих дней.
Не с усталой душой, не с пожизненной пенсией,
Не в заслугу за прежние дни и года,—
Мы придем в коммунизм с походною песней
И руками, жаждущими труда.
И не нам вздыхать, что жизнь коротка,
Марш вперед — и времени нет на вздохи!
В старину эпохи делились на века,
А теперь века — на эпохи.
До боли сжата в руке рука,
До хруста стиснуты в объятии плечи.
Разлука с друзьями всегда горька
И не всегда кончается встречей.
И в голубом прожекторном свете,
Разбросанном щедро и широко,
Машет Земля уходящей ракете
Чайками белых платков.
Расходились. Медленно пустел ракетодром.
Шли работать, волноваться, ждать известий,
Думая все время об одном.
Шел и он со всеми вместе.
Всех земных не переделать дел,
И везучесть остается в силе:
Старый друг — счастливец — полетел,
А его — обидно — не пустили!
Газетный киоск. Подошел за газетой.
Приятно в саду почитать вечерком.
Привычно рукою — в карман, за монетой,
Привычно себя обозвал чудаком.
Большие листы не спеша зашуршали,
Привычно рука на колено легла.
Весь день на веселой Земле совершались
Привычные, будничные дела.
Упрямых мичуринцев новые хлопоты:
Тропическим лесом украсить Ростов.
В Антарктике снова успешные опыты
Искусственного разведенья китов.
Рекорд: за двенадцать минут вокруг света.
В музее — прирученный вирус чумы.
Аляска — проблема продления лета.
Таити — задача созданья зимы.
Уже позабыли, как в прежние годы
Ни капли осадков — ругайся да жди!
Сегодня Бюро Руководства Погодой
С Урала на юг продвигает дожди.
На третьей странице про все понемногу:
В Сахаре вовсю орошают пески,
По дну океана проводят дорогу
Прямым сообщеньем Чикаго — Пекин.
И в виде примера будничной доблести
Сообщают к сведению всех стран:
«В Океанской республике четыре области
По сбору кокосов превысили план».
В одной статье неприятная весть:
Отправка на север лимонов
Опять запоздала дней на шесть
Из-за нехватки вагонов.
Автор статьи себе на уме,
В конце подпустил ехидную фразу:
Мол, давно бы пора Верхоянску иметь
Свою лимонную базу.
Картина былого кольнула мозг
(Сказать молодым — подумают, сказка),
Вспомнилось, как чуть не замерз
В тайге у этого Верхоянска,
Как жалкие крохи живого тепла
Едва дотащил до какой-то лачуги.
Вспомнилась Земля, какою была:
В пыли суховеев, в разгулах вьюги…
Метели. На вахте сменялись водители,
Унося в небеса распорядок земной,
Четыре болида поблизости видели,
Без всяких помех разминулись с Луной,
Радист говорил с земными радистами,
Над картами штурман дремал утомясь.
Свободные от вахты, как водится искони,
Шутили-гадали, какой он — Марс.
— Читал у писателя-мудреца:
У марсиан, мол, все наизнанку —
Нос на затылке, глаза в пол-лица.
Саша, смотри не влюбись в марсианку!—
Тот улыбался, молча слушая
план межпланетной свадьбы.
Как объяснить им, что самая лучшая
Там, на Земле… Вот только знать бы —
Любит ли? Это не просто выяснить…
Решил:
«Вернемся, сразу спрошу!»
И, очень довольный такой решимостью,
Обернулся к друзьям на шум.
Шутят. А каждому чуточку грустно:
Далеко любимые, далеко Земля.
Конечно, вернемся… Саша почувствовал —
Корабль не слушается руля!
Секунды неслись… Раскаляясь от трения,
Теряя связь в космической мгле,
Корабль с бешеным ускорением
Шел к неземной земле.
Конец? Неужели смерть победила?
Неужели впрямь — никогда, никогда?
Водитель, глядя на командира,
Ждал.
На плечи как будто рухнули горы…
Но, взглянув на беззвучно открытый
рот.
Он в бешеном гуле бессильных
моторов
Угадал по движению губ — «Поворот!».
И ракета, теряя скорость, пробила
Ничьей ногой не тронутый снег…
Секундой позже рулевая кабина
Упала и взорвалась в стороне.
Хрустнул металл, плеснула в глаза
Белая вспышка света.
Водитель, от боли рыча, выползал
Из обломков ракеты.
Ну что же: первый шаг неудачен.
Так часто бывает на новых путях.
Кто-то на Земле о погибших заплачет.
Другие на смену им полетят.
И пусть без тебя в просторах звезд
Промчатся их корабли!
Крепись, пусть Марс не увидит слез
Первого сына Земли!
И вдруг в бескрайной холодной мгле
Свет загорелся, яркий, красивый.
— Наши подают светограмму Земле!
Живы! —
За часом час, за метром метр.
Последние силы… Врешь, не сдамся!
Все ближе, все медленнее… Какою
из мер
Смерить великое это упрямство!
Упрямство смерть прогоняет вспять
И презирает пышные речи.
Упрямством отмечена каждая пядь
В тяжелой и гордой судьбе человечьей.
