Долгих три года Юнги провел в заточении, глядя лишь на толстые железные прутья высокого крысиного окошка, сквозь которое струились полосы света. Он не мог обратиться или сбежать, его постоянно мучила невыносимая боль, жгущая вены, он хронически страдал и терпел, не наедаясь, не напиваясь и сходя с ума. Поэтому не может жаловаться на то, что ныне свободен. С теми, кто его предал, ему позволили разобраться сразу же, в качестве залога за преданность.

То, что мать его была деревенской куртизанкой, принимающей всех и каждого, Юнги помнит хорошо: еще мальчишкой бегал у частокола и выл, пока та, полуголая и потная, не выносила ему миски с хлебным пойлом для свиней. Отца он даже не искал, смирился с тем, что полуволк, что еды ему требуется больше и чаще, что выдержки у него более, чем у человека, а инстинктивные аппетиты и жажда близости несносны.

Ему и в голову не приходило, что есть разделение на стаи, принципы… Он придерживался одной тактики: бери, что хочешь и никому не отдавай. Уже позже, по юности, когда Юнги обучался у толкового бандита, прознал и о грамоте, и о волчьей истории. Звучала она красиво, а самой примечательной частью стала поэтическая - о двоих предназначенных, о любви, вознесенной до божественной. Впрочем, то не помешало Юнги возненавидеть волков, тех, на кого он надеялся, но кем был унижен и не принят свояком ни при каких условиях.

Освободители же открыли Юнги новые грани и без опаски завели за кулисы. Их шестеро, укрывшихся под белыми мантиями с глубокими капюшонами, сидящих в темной круглой зале за высоким столом. Типичное злодейское сборище, претендующее на благие деяния, о сути которых знать дано не всем. Лиц их Юнги не видел, зато мог слышать пронзительные громоподобные голоса. Вслушивался он вяло и зевал, откровенно скучая. Притащили его сюда затем, чтобы он нашел некоего Тэхёна и проследил за ним.

Единственное, что в этой экспансии огорчало Юнги до безобразия: компания Сокджина, настолько эксцентричного педанта, что придушить его было бы редкостным удовольствием.

Они выслеживали Тэхёна без особого труда и действовали по указке, не приближаясь ближе наказанного расстояния. Тот первый раз, когда Юнги увидел Тэхёна, плавно идущего по дорожке к деревне, он запомнил до мелочей. И прирос к месту, хотя Джин пихал его в бок, шикая на то, что пора бы сменить угол обзора. Юнги не мог оторвать глаз от пепельных волос, не мог сообразить, что его так мнет изнутри, когда он видит точеную фигурку и сладостно-радушные глаза…

Юнги стал прибегать даже тогда, когда ему не приказывали, наблюдал, как Тэхён, прогуливаясь по лесу, улыбается деревьям, как бережно собирает травы и ягоды, приговаривая голосом, способным растопить и космический холод. Иногда Тэхён останавливался, чтобы перекусить и напевал что-нибудь. Юнги особенно остро переживал эти моменты, до кровяных лунок сжимая кулаки. Ему хотелось выйти к нему, хотелось спросить, что всё это значит.

Затем что-то изменилось в Тэхёне, и Юнги почуял тот запах. Тэхён больше не выглядел чистым, не пах мякотью яблок, отдавал резкостью восточной пряности, рассыпанной внутри лакомого тела другим. Случилось то, о чем говорили Ведающие. Так и должно было быть, но Юнги оттого легче не становилось: напротив, росло раздражение, ненависть к тому, кто забрал понравившееся ему первым. Чувство потери подкидывало дров, и он позволил себе идти на поводу у мысли, что может им завладеть, если проявит покорность и будет неотступно следовать исходящим приказам.

Почему среди многих полуволков важнейшим оказался Юнги, прояснилось чуть позже, после его появления среди соплеменников, обосновавшихся на севере. Юнги обнаружил себя по вечеру связанным и пьяным от какого-то зелья с кисловатым привкусом. Воспоминания сквозь дурман-траву вязкие. Но именно тогда Джин, резанув ножом по его шее, сообщил, что он Альфа. Вот, в чем его исключительность. Первый и единственный среди полукровок, тот, кого не могло быть и явиться, но он есть.

Открытие повлияло на Юнги наилучшим образом: он перестал наплевательски относиться к словам Ведающих, начал вдумываться в то, что из себя представляет и чего по-настоящему достоин, не как изгой и бродяга, а как возможный вожак. Спеси в нем заметно поубавилось, ровно как и наглости. Он прознал, что Тэхёну нравится обходительность, а для Альфы важно сохранять манеры. Другое дело, что прирожденному это дается без особого труда, а полукровке приходится переступать через характер, подавляя в себе человеческое и впадая в крайности.

…По возвращении Юнги передал Тэхёна в руки мальчикам-служкам, а затем ушел в комнату, где так и не сумел прилечь. Его вызвали Ведающие, похвалили за успех и, пожелав аудиенции наедине с Джином, попросили на выход – как следует отдохнуть.

Задумчиво помявшись, Юнги вместо поворота в сторону своих покоев, свернул в противоположную, откуда доносились одуряющие ванильные запахи.

***

Сопротивляться Тэхён и не думал, боясь, что обернется боком, если не плачевно. Поэтому терпит покорный трепет пред собой шести юношей, которые все, как один – слепы, и творят омовения в горячей купели на ощупь и молчаливо-придирчиво. Они одинаково одеты в синие распашонки, подпоясанные черными лентами, и даже двигаются почти синхронно.

Кожа Тэхёна бархатистая, матовая, впитывает дорогие масла и мыла, влажно поблескивает. Тело млеет, и пар размывает усталость, поднимаясь выше и выше… Тэ задрал голову, устроив ее на мягкую подушку, вовремя подсунутую внимательным слугой.

В потолке мраморной круглой купальни зияет вытянутое овальное окно, что глаз, зрящий сумеречно-серым. Вот-вот моргнет и рассыплет по плитке пола осколки. Где-то вне этих стен наверняка по-летнему безмятежно.

Чем Тэхён обязан такому приему, он подозревает. Кровь, текущая в его жилах, нужна не одному Чонгуку. Он представляет собой и спасение, и проклятие.

— Мы на юге, правда? — Тэхён спросил безо всякой надежды, но один из юношей едва заметно кивнул.

Да и без его ответа Тэ догадывался. После водных процедур его завернули в большой махровый халат и отвели в светлую спальню, богато обставленную винтажной мебелью и украшенную портьерами цвета изумруда. Из окна наконец-то показался и пейзаж с высоты скалистой крепости: мазки лесной полосы, межующейся с лугами, а дальше – бирюзовая морская линия, подкрашенная розоватым контуром горизонта. Здесь только-только вступает в свои права рассвет.

Тэхёну вдруг стало тоскливо и страшно, сжалось сердце. Еще ощутимее расстояние между ним и Чонгуком, еще туманнее проступающее будущее, прибереженное и такое неизбежное. Что бы там ни было, без Чонгука оно бессмысленно.

Пажи осторожно отвели его от окна и усадили на пышную перину кровати, принялись набожно вытирать влагу с кожи, натирать жирными кремами, пахнущими умопомрачительно и душно, окутали белоснежными одеждами и расчесали платину волос. Тэхён насилу сдержался, чтобы не закричать, отбрасывая от себя служек, и только в глотке застрял ком.

Подготовка к ритуалу, но какому? Дадут ли Тэхёну хоть мало-мальски понятные ответы на те вопросы, что бурей разрождаются в голове?!…

Разом отвесив поклоны, юноши удалились, и Тэхён медленно шатнулся назад, упав в кладезь подушек. Он рассмотрел алебастровую лепнину, закрученную спиралями, и позолота на ней стала расплываться в глазах. До чего он бездарен и бесполезен: использование магии перекрыто, и он что подневольная пичужка пляшет под чужую дудку на стороне врага.

Обойдя комнату вдоль и поперек, Тэ решился толкнуть дверь, но его сразу же окружили безобидные на вид слуги. Значит, приставлены в охрану и вовсе не так просты. Фыркнув, Тэхён интуитивно побрел по холодным коридорам замка, преследуемый неотступными стражами, спустился в вестибюль и нашел выход к саду.

Шелестящее зеленое озеро, свежее под дуновением ветра, опаянное пьянящими запахами цветов. Меж рядов фруктовых деревьев петляет гравийная дорожка, шуршит под сандалиями. Заливаются на все голоса птицы, множатся эхом. Уж проснулись бабочки, двоятся их яркие крылышки, и утренний свет зажигает росинки, что жемчуга.