Чонгук распоряжается собственностью, толкается Тэхёну в пах и присасывает клеймо, рычит и возвращается к припухшему рту, гладит по ребрам и царапается, обжигает языком соски и живот. Проклятие подгоняет его и бьет в затылок, но не наслаждаться врученной гибкостью Чонгук не может. Он изучает губами промежность, и Тэхён заламывает руки, стоном-эхом заполняя пещеру, ее уютный закуток, облюбованный Чонгуком еще по прошлой осени.

Тэхён раздвигает ноги шире и смотрит умоляюще, приглашает, дьявольски облизываясь. «Что же ты мучаешь меня, Волк? Бери, бери всего без остатка». Чонгук ухватился за сгибы колен и вошел разом. Ведьма забилась в припадке, выгибаясь и вороша сено ладонями, надрывно вскрикнула и потянула руки к своему зверю. Выжигаемый им, сточенный, Тэхён двигается навстречу и улыбается сквозь слезы, ублаженный и захваченный. Чонгук дерет его о сено, резко двигая бедрами, сотрясая под собою и добивая поцелуями, переворачивающими само естество.

В отсвете потрескивающего костра по горбатым стенам пляшут тени, слившиеся воедино. То плавно, то быстро. В ушах бьют барабаны, предки взывают к духам. Душно. Тэхёну не спастись: он пришит к Чонгуку живьем, и непрошеные слезы накатывают на глаза.

Обнимая Чонгука, Тэхён узнает горько-сладкий запах вереска из самого сердца леса, рассекает царапинами его широкую спину и слышит, как рвутся тоненькие ниточки в каждой натруженной мышце. Чонгук надкусывает прозрачность его запястий, и теплая рубиновая кровь орошает капельками влажный язык, он одурманен и замедляется так, чтобы Тэхён ощущал его внутри явственнее и чтобы успевал посмотреть во влюбленные навеки глаза. Чон кусает и зализывает, скулит от восторга и капает кровью Тэхёна в его же ключицы. Высасывает и повторяет вновь. Круговорот. У Тэхёна взаправду кружится голова. Он переливается в Чонгука частями, ритуально.

Чонгук останавливается и движет бедрами по кругу, и Тэхён отчаянно задыхаясь, шлепает по его ягодицам руками и хрипит, не распознавая боли. Чонгук его проклятье и панацея. И Тэ знакомится со вкусом собственной крови, на какие-то доли секунды угадывает не кожу, а шерсть, режет язык о клыки. Чонгук с трудом справляется с собой.

Он усаживает ведьму на себя и, переплетя с ней пальцы, разрешает завершить начатое, вгрызается в шею. Тэхён движется вверх-вниз, затем сжимается и опрокидывается назад, но перегибается и не падает на спину, потому что Чонгук не отпускает его и держит на вытянутых руках. Тэхёну кажется, что они умрут на следующем выдохе, и так будет правильнее. Ни конца, ни края, а потом вспышка, обволакивающая, горячая. Тэхён срывается и Чонгук обрушивается на него сверху, оставляя внутри семя. Тэхён терпеливо принимает и тихонько хнычет, перебирая длинными пальцами волосы Чонгука, успокаивая. Волк рычит и благодарно облизывает грудь.

Измазанные потом и кровью, они несколько минут наблюдают за тлеющими угольками костра. Больше совсем не больно. Тэхён уверен - теперь точно быть беде.

========== 3. ==========

Еще до рассвета распаленную кожу Тэхёна ласкала сильная рука, она изучила все изгибы, массировала живот и дотрагивалась до сосков. Мягкие губы полосовали его шею сзади и присасывались к мочке. Но Тэхён не захотел пробуждаться, он утешался тем, что мертв и рожден заново и наслаждался поступательными движениями растирающей ягодицы твердости. Не принятая во внимание ненасытность недовольно рычала и в конечном итоге оттянула клыками кожу на лопатке да как следует прикусила.

Тэхён так и отдался в состоянии томительного полусна, ослабленный, и лишь слегка приоткрывал веки, пока бедра Чонгука с медленных толчков склеивались с его собственными вплотную. Тэхён не распознал боли, и подумал, что теперь его лечат. Подумал и зашелся стонами, после которых сплел пальцы с ладонью Чонгука, успокоившейся на груди, и заснул много крепче.

…Восход разомкнул веки, глядя сквозь бельмо тумана. Воздух нагревался постепенно. Разговорчивый певчий дрозд уселся где-то поблизости и завел трель. Остывшая земля словно вылупилась из яйца и выпустила затаённые звуки, разгоревшиеся к полудню.

Весомая беда все же пробралась по руке вверх и, мягко коснувшись плеча, выдохнула у уха:

— Просыпайся.

Тэхён карабкается выше по сознанию, ворочается под медвежьей шкурой и долго не может разомкнуть глаз, тело его разбито и покусано, и такое чувство, что он теперь другой, насквозь пропитанный законом слова, законом плоти. Отныне ведьмовская кровь – дары волчьим венам. В глотке пронзительная сушь.

Прескверно, что Тэ пока с трудом угадывает, в чем разница. Разве что Чонгук продолжает затягивать пучиной, и его лицо кажется таким приятным, что в груди теплеет. Тэхён различает в воздухе его присутствие, вчерашний запах вереска сегодня горчит на языке. Чонгук верным щенком сторожит покой, протягивает Тэхёну чарку с чаем из душицы. Ароматный напиток клубится паром.

— Я не знал, что волки умеют готовить, — старательно улыбается Тэхён.

— Умеем. Большую часть времени мы живем как вы, — и Чонгук кивнул на кухонную утварь, скорее всего, ворованную.

— Если только не считать, что мы живем в домах и спим на кроватях, — не без иронии добавил Тэ и отпил целительной влаги.

Вчера Тэхён не смог осмотреться, но пещера Чонгука завалена хламом, притащенным с мест людских стоянок в лесу, там попадались разного рода мелочи вроде лошадиной сбруи, пробитых ковшей или рыболовных сетей, гребешков и ремней, охотничьих сумок. Наверное, волку виднее, для чего такая поклажа.

— Скажи, как ты умудрился так долго держаться? — поинтересовался таки Чонгук, срезая острым ножом кожуру с яблока.

— Чего толку говорить об этом, если я все равно здесь.

— А как иначе? — усмехнулся волк и пожал плечами. — Выбора у тебя не было. Знаешь, не многим выпадает такая честь.

— Зазнаваться ты горазд, я гляжу, — нахмурился Тэ и принял из рук Чонгука порезанное дольками яблоко. — Вы ведь сразу понимаете, что родились вожаками, да? Я слыхал, сейчас такое редкость.

— Конечно, редкость, учитывая, что мы вымираем. Немногие особи сходятся для продолжения рода. Я потерял родителей пять лет назад, на нас тогда напали…

— Соболезную…

— Не стоит. Так я и научился выживать, гонимый инстинктами. Отец, конечно, успел меня натаскать, но обучение не закончил.

Несколько минут Чонгук наблюдает за тем, как Тэхён справляется с незамысловатым завтраком, держит на языке кашицу прожеванного яблока, смотрит вдаль, а потом запивает чаем. Изящные длинные пальцы Тэхёна пахнут Чонгуком, весь он, с головы до пят, принадлежит ему, и чарующие мысли не могут не согревать в прохладное осеннее утро. Он проводит по растрепанной платине волос Тэхёна и нежно прижимается к губам, щекочет грудь и спускается по шее к ключицам, выдирая из груди польщенный стон. Тэхён не считает, что достоин такой губительной нежности, от волка она неожиданная, ею не так легко пресытиться, но позволительно очароваться.

Чонгук хочет его снова.

И будет хотеть еще, критически надламывая одним только взглядом.

Тэ закусывает губу и подает руку, жеманно по-утреннему роняя:

— На уж, упрямец.

И Чонгук охотно прикладывается к его запястью, надкусывает и пьет, совсем немного. У Тэхёна под прикрывающимися в экзальтации веками, брезжит бархатистый свет. Он знает, что жертв не избежать, и каждая подаренная капля отдается с той же неизбежностью, что и тело. Удовольствие не достает до уровня оргазма, но слабеешь от того не меньше.

Никаких намеков на грубость: Чонгук заботится о своем человеке, он заставляет ранку затянуться и целует напоследок в припухшие ве́нки, встает с колен и помогает Тэхёну одеться. Завязывает порванные узелки на рубахе и ухмыляется. А Тэхёна продирает до костей все, что колышет воздух между ними, он невольно тянется к лицу Чонгука и обрисовывает контуры бровей и скул. Тот не противится – понимает, каково это. Красную накидку Чонгук запахивает тщательно, не из-за беспокойства о здоровье Тэхёна в первую очередь (ведьмам ли пристало болеть), а потому, что чем меньше оголенных участков на его теле, тем спокойнее.