Первый выстрел - стекло вдребезги. Дурман маленькой победы. Теперь Юнги доволен. Он откинул её волосы в сторону и прижался губами к надплечью, так неожиданно, что она выгнулась, но не отстранилась. Вперившаяся в зад жёсткая ширинка его джинсов напротив распаляла интерес.

Юнги чуть сдвинул наушник, отправляя под него бесстыже низкий голос.

— Сосредоточься, Хосок.

И это оказалось круче, чем шторм отдачи. Пистолет нырнул вниз: сказались усталость и испуг.

— Хо-со-к.

Прищурившись, он настроился и выбил три мишени подряд, после чего руки святого отца скользнули вниз по талии, обхватывая бёдра, а пистолет опустился окончательно.

— Ох, как ты быстро учишься, — прохрипел Юнги.

Хосок догадывался, что его возбуждает подобное. Чуть развернувшись, он увидел в его глазах опиум.

— Стало быть, ты гордишься Хосоком. Ну и как оценишь мои навыки?

Он придвинулся ближе с желанием поставить оценку печатью, но она не далась и вывернулась с вопиющей насмешкой. До состояния бешенства Юнги далеко, но кулаки он сжал так сильно, что на ладонях остались следы от ногтей.

— Пожалуй, на сегодня хватит.

— Святой папочка дуется, да? — она неожиданно мощно пришлёпнула его по заду и, ойкнув, подула на ушибленную ладонь.

— Видишь? Не стоит меня дразнить, — нравоучительно заметил Юнги. — Мгновенная карма.

Смирившись с непробиваемостью Юнги, Эсперанса предложила прогуляться поблизости, подышать свежим воздухом, так как городская пыль ей порядком надоела. Идя вдоль дорожки, усеянной с одной стороны сиреневыми цветочками безвременника, а с другой отцветшими кустами дикой розы, Эсперанса держала спутника под локоть, и их разговор наконец ушёл как можно дальше от кошмарных сектантских историй и мафиозной подоплеки.

— Скажи честно, Юнги, ты хотел бы вернуться в родительский дом?

Он пожал плечами, но взгляд заметно оживился: думал об этом не раз. Как вернётся туда, выкупит дом у знакомого обратно, отремонтирует всё и будет ходить на охоту, пройдётся по тамошним сказочным тропкам…

— Может и так. Но наше «хочу» постоянно не совпадает с «могу».

— Тебя держит верность Тэхёну.

— Нет, это мои принципы, прежде всего, — Юнги взял её за руку, совсем как это делают пары, и у Хосока на щеках проступил румянец, ему стало жарко. — Тэхён сильный малый, он бы справился и без моей поддержки. Тем паче, что у него есть таковая.

— Мне так жалко их… — искренне посочувствовала Эсперанса. — Что за дурацкая судьба?

— Сложилось. Славно, что они вместе.

Упоминание нелёгкой доли Чимина довело до разногласий. Юнги не считал, что ему сложно. Тэхёну - намного труднее. Но если на то пошло и компромисс «ладно» ведёт к благосклонному взгляду поведённых глазок, то Юнги препираться не станет.

— А тот мальчик, который рос с ними… — спросила Эсперанса. — Тэхён часто вспоминает его?

Юнги хмыкнул и мотнул головой. Тема под табу. Ни он сам, ни Тэхён с момента исповеди не возвращались к ней ни единого раза. И не только потому, что тяжело. О мёртвых либо хорошо, либо никак.

…Тут Эсперансе в голову пришла захватывающая идея: вкатить пикап в лес, на ту самую тренировочную опушку и, переночевав под открытым небом, продолжить обучение и завтра. Юнги пришлось заехать с другой стороны, но миссию он выполнил, погасил двигатель и вскинул взгляд в небо.

— Уверена, что хочешь остаться? Ночью может и дождь пойти.

И Юнги понял, зачем она взяла с собой два мешковатых рюкзака: во втором таился свёрнутый плед, что уже расстилали в кузове.

— То есть, ты с самого начала это планировала? — рассмеялся он.

— Вспомнила, что ты любишь походные условия, — подмигнула она и наклонилась, открывая вид на округлые ягодицы.

Откашливаясь и с усилием отрывая внимание, Юнги отправился собирать хворост. Когда стемнело, они развели костёр и приготовили полуфабрикаты, какие Эсперанса предусмотрительно прихватила с собой. Сидя на брёвнышке, они долго разговаривали, снова о жизни, родителях, беспутных и роковых ошибках молодости, какая не посмеет закончиться, покуда им не захочется самим. Ветер прогуливался вокруг и рядом, по небу, где не клубились тучи, в избытке рассыпало звёзд, а в костерке потрескивали прутики.

Наевшись досыта и отсмеявшись в очередной раз, она привалилась к его плечу и затихла, сжимая пальцами предплечье. Юнги заботливо приобнял её и чмокнул в висок. Получилось гармонично, само собой. Отец часто ласкал так мать, и Юнги всегда испытывал приток тепла и ревности по этому поводу. Пожалуй, с таким раскладом он бы вернулся домой, улетел, испарился или отправился бы куда угодно. В Хосоке чувствовалось что-то непомерно родное.

Отступиться от всего и забыться здесь, как необходимость взять перерыв. Связь тут не ловила, и Юнги подозревал, что если понадобится Тэхёну или кому-нибудь ещё, то ситуация примет плохие обороты. Впрочем, одна ночь. Всего одна ночь. Её бы стоило похитить.

Эсперанса посидела в тесной близости ещё немного, полюбовавшись язычками огня, и вдруг томно выдохнула:

— Я хочу тебя…

Он опустил руку на талию.

— …попросить кое о чём.

И вернул обратно на плечо, проронив:

— Да?

— Сейчас, — Эсперанса заглянула в машину, а вернувшись, вложила в его ладонь холодный стальной предмет.

— Ножницы?

Она кивнула и села к нему спиной, гордо расправив плечи. Молча оттянула прядь, намотав на палец, и приказала:

— Стриги.

Волнистые густые локоны, что она отращивала годами, роскошные блестящие волосы, такие мягкие на ощупь. Но суть не в стрижке, не в обнове имиджа или мимолётном капризе. Падре медлил, слыша свой голос с элементами отговорок, и Эсперанса резко развернулась, прихватив его за запястье и оборвав на полуслове.

— Закрой рот и возьми эти грёбанные ножницы, как положено!

Посмотрев на неё в последний раз, он обмер. Она делает, что хочет и с ним, и с собой. И если решила совершить суицид, то его руками. Сходная омерзительная пелена накладывалась давным-давно, тогда застилая убийства. Теперь у Юнги была возможность совершить первое воскрешение.

Её тонкие пальцы рвали дыры на джинсах, Эсперанса поджала губы и зажмурилась. Появившаяся из ниоткуда, она намерена раствориться в нигде и отдать Хосоку отобранные года.

Пряди слетали одна за другой, учащались губительные щелчки, и от завидной длины оставались ничтожные сантиметры. Юнги обкорнал шевелюру со всех сторон, подравнял и, отложив ножницы, услышал всхлип. Не успел отреагировать, как тут же заглох, превращаясь в немого наблюдателя. Наверное, так бы он и смотрел на младенцев, всходи они из купели на собственных ногах.

Хосок поднялся и, не оборачиваясь, медленно, как во сне, начал раздеваться. Всё, что он снимал - мгновенно улетучивалось в костёр. Последней канула силиконовая накладка. Нагой и дрожащий, он наконец обернулся, и Юнги смог рассмотреть его лицо, мокрые щёки и поплывшую подводку, его новое тело.

Ненасытное пламя занялось сильнее, источая тошнотворный запах горящих… потрохов? Или что-то сродни. Дыхание Юнги прерывалось.

— Может быть, я не знаю тебя слишком долго, — заговорил Хосок, приближаясь. — Может быть, ты считаешь, что я болен и у меня не все дома. А то, что я скажу тебе - мусор для мыльных опер. Но я хочу быть твоим, Юнги. И после того, что ты сделал - отказы не принимаются.

Не сказал, что чувствует. Юнги уловил и без болтологии. Он теми словами совершал крещение и отпускал грехи.

Хосок взял его за руки, повёл ладони по своему животу, вверх - к груди, вниз - к пупку. Сглотнув, Юнги смотрел так, словно собирался его разорвать и посадить каждый орган отдельно, чтобы когда-нибудь спустя годы в этом лесу выросла Она, плодоносящая надеждой.

Вписавшись в объятия, Хосок вздрогнул - для него этот поцелуй считается первым. Открытием. Юнги стиснул его ягодицы и вонзился в рот, Хосок потянул воротник рубашки и… оторвал пуговицу.

Чёрный едкий дым возымел вкус, наедаясь им, напиваясь, они отступили к кузову пикапа и рухнули. Юнги накрыл Хосока, отталкивая вглубь, затесавшись между его колен. Поцелуи. Градом. Улыбки, оскал, причастие.