Занятия фламенко привнесли великие открытия, они раскрыли в нём страсть, особо вскипевшую в подростковые годы. Там же, в школе, он познакомился с хореографом, та удивительная женщина оказала на него огромное влияние. Она научила его ходить по лезвию, но не резать стоп. Вероятно, она, зрелая и волевая, даже могла назваться его первой любовью. Когда он показал ей Эсперансу, она хлопала и провозгласила её королевой всея Италии. А позже подсказала, что такому добру стыдно пропадать попусту.

Около года Хосок танцевал в роли Эсперансы на собраниях (как ему казалось, творческих). В пятнадцать лет покровительница посоветовала дать Эсперансе больше свободы и научить её чему-то новому. Без огласки он начал осваивать танец на пилоне. Крепкое пластичное тело поддавалось тренировкам и обретало новые контуры. Тому способствовал и рост.

В шестнадцать Хосок выделялся среди учащихся в школе, он ходил мягче любой девушки и заманивал привлекательностью и бесконечным энтузиазмом; когда он шёл мимо, невозможно было не посмотреть ему вслед. Несмотря на разносторонние увлечения, Хосок превосходно учился, знал несколько языков, и все преподаватели в один голос твердили, что этому мальчику светит Гарвард, Кембридж и иже с ними.

На следующий день после выпускного от Хосока осталось только письмо в белом конверте, в котором он объясняет родителям, что ушёл покорять мир своими силами и просит не обижаться, а также простить, что выделенные на учёбу деньги он снял и владеет ими полновесно. Так начался шальной путь свободы и кутежей, рисковых экспансий и путешествий. Порой, они заканчивались плохо и превращались в происшествия, но Хосок не спешил сворачивать паруса, опираясь на один принцип: «Надежда - только сегодня».

Он работал в клубе: дама сердца продолжала оказывать ему поддержку и оберегала от взоров правоохранительных инстанций. Там же Хосок вошёл в особый круг для почётных гостей, тогда же сделал татуировку. Имея в спутниках состоятельных персон, в течение нескольких лет он побывал в Мадриде и Париже, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, Лондоне и Берлине, Токио и Пекине, Сеуле, пил чешское пиво, ездил на верблюдах в Египте и взбегал по пирамидам майя в Мексике, кокетничал с венецианскими гондольерами и гонялся за тайскими мартышками. Он улыбался миру Эсперансой, он опутывал и обманывал, получая взамен счастье. И не видел в этом ничего прискорбного. Наконец-то он дышал свободно и плевать хотел на то, что подумают другие.

В двадцать два, увязавшись за человеком, которого он вроде бы полюбил и взаимно, Хосок целый год прожил в Сиднее. Однако, симпатия быстро стиралась, и они перестали делить что-либо, кроме кровати. Хосок переживал, заворачиваясь в мнимые чувства, но его отталкивали. Ему в какой-то момент почудилось, что он решился остепениться и быть кому-то верным. Эсперанса покачала головой и заявила, что такого дерьма она давненько не слыхала. Погрустив-погрустив, Хосок мирно расстался с партнёром и благополучно вернулся в Рим, где после длительного перерыва снова вернулся к шоу. Позже, на одном из таких его и заприметил Эльмаз.

Хосок обладал глубоким и проницательным умом, и было неудивительно, что именно это на протяжении беспокойной жизни обеспечивало ему выживаемость. Он признался Чимину, что не оканчивал никаких вузов, а просто наслаждался свободой и много читал, знакомился с самыми разными людьми и черпал мудрость из опыта каждого дня. Если он и унывал, то ненадолго. «Я, знаешь ли, как фонтан. Если меня мало, значит - так задумано и скоро жахнет».

Город Хосок выучил так же феноменально быстро, как и тонкости бухгалтерского учёта. Разлуки с адреналином он не вынес и начал наведываться на мессы к Юнги, мозолил ему глаза и надевал вызывающе короткие платья, ярко красился. Он сиял и приковывал к себе внимание прихожан, готовых взорваться, стоит только чиркнуть спичкой. Иными словами, Хосок вызывал всех на бой, но сражался только с одним человеком. Который то и дело находил в притихшей толпе разнузданный пылающий взгляд и голые загорелые ляжки.

Она пробивалась к нему, как Эсперанса. Он избегал её, но не прятался. Однажды она уселась на последний ряд и, разведя ноги, закинутые на скамью впереди, поглаживала свой пах. Ковыряла кружевное бельё и посасывала пальцы. Юнги срывался на проповеди, сгущая у слов окончания, выдыхая их, как будто они горели в глотке. Он опирался локтями на кафедру, вдаваясь в неё глубже, и отчаянно прятал стояк, надеясь, что зардевшиеся щёки не выдадут конфуза. Она знала, что довела его и, лопнув розовый пузырь жвачки, быстренько опустила ноги на пол и покинула храм.

Хосок не являлся блядью. Да, он записывался в протеже к богатым мужчинам, но спал лишь с некоторыми за баснословные суммы. Его уважали, а он крутил-вертел и манипулировал. Размах разума позволял. Оттуда, собственно, и приличные счета в банке. А вот Эсперанса. Эсперанса блядью родилась, давным-давно, в его богатом воображении, она была его звездой, Минервой и Афродитой. И когда она желала существовать, Хосок передавал ей все права на владение телом. Ей было интересно, нуждается ли в нём Юнги и как долго он способен продержаться. Хосока же тянуло к Юнги не только телом и в минуты полного отрезвления и тишины он находил это странным.

Как-то вечером Хосок с Чимином снова собрались, чтобы выпить и излить друг другу души. Хосок, усевшись на подоконник, мучительно изрёк:

— И всё-таки бесит он меня.

— Кто там успел тебя взбесить?

— Юнги.

Расплывшись в улыбке, Чимин распростирает объятия.

— Боже-боже, в моём клубе пополнение. Добро пожаловать!

— Он ведь нихрена не такой неприкосновенный! У меня были мужчины, и я неплохо в них разбираюсь…

—… сказал мужчина, — встревает Чимин.

— Он ведь и не строит из себя хорошего, тоже вписывается в отведенную роль. Что ещё больше задевает. Как бы: «Я священник, но если хочешь, малышка…». Вот дерьмо! — громко басит Хосок и остывает. — Ну хорошо, а у тебя какие причины раздражаться?

— Личного характера.

Хосок закинул ногу на ногу и прочистил горло, приготовившись возникать.

— Это не то, о чём ты подумал, — Чимин наполнил бокал восхитительным «Джорджо примо». — Другое. И если вы с Эсперансой хоть как-то запали на падре, а мне интуиция так и подсказывает, то всё мной сказанное вас может крупно расстроить.

— После рассказа о вашей с Тэхёном жизни, я уже сомневаюсь, что смогу расстроиться ещё больше, — заунывно вздыхает Хосок. — Ну давай, колись, что там?

— Мне нужно ещё выпить… — выдержав паузу, Чимин заговорил. — Я согласен с тобой, Юнги тот ещё стервец. Но я к нему питаю неприязнь не поэтому. Просто было время, когда они с Тэхёном состояли в отношениях.

Хосоку тяжело дался глоток. Вино стало обратно костлявым виноградом.

— То есть…?

— Вот так. Ну, не то чтобы они встречались, на свиданки ходили и прочее. Секс.

— Серьёзно?

Чимину говорить, должно быть, совсем непросто, он отводит глаза.

— Да. Трах удовольствия ради. Я говорил, что для Тэхёна это нормально.

Хосока, честно, обижало поведение Тэхёна. При таком невероятно преданном человеке рядом, пройдя с ним через столько бед, он позволяет себе немыслимые фокусы. Вот Хосок бы не вытерпел, играй бы с ним кто в заботливого ёбаря чужих и вытирая об него тем самым ноги.

— Нервы у тебя круче, чем железные, дружок… — в горле у него встал противный ком, развивать обсуждение претило.

Что же скрывалось в Тэхёне, чего не было в Хосоке? Или. Что на тот момент тех двоих склеило? Ни Чимин, ни Хосок, не знали, строили догадки молча, но в своих героях не разочаровывались, как и полагается хорошим мазохистам.

***

Сегодня Хосок решает поговорить с падре напрямую. Надев красное платье и сдув с маникюра пылинки, он хватает сумочку и идёт в церковь. Народу собралось прилично, свободными остались лишь несколько скамей. Хосоку досталось местечко чуть ли не в самом углу.

Наклонившись к пожилой даме, он спрашивает:

— А почему здесь сегодня так людно?